По открытии военных действий у сирийского берега Мухаммед Али ласкал себя надеждой, что Ибрахим и Акка успеют продлить борьбу в Сирии, доколе перепутаются дела в Европе и вспыхнет общая война. С одной стороны, легкие успехи союзных сил и чувства, обнаруженные сирийскими племенами, а с другой — падение Тьера образумили упрямого старика и убедили его в том, что на нем одном лежало все бремя войны. О походе в Малую Азию нельзя было уже думать, когда ему самому предстояло защищаться в Египте и выручать сына из Сирии. Деятельно приступил он к укреплению Александрии с моря, равно и других береговых пунктов Египта. Он употребил на эти работы соединенные экипажи своего и султанского флотов, поставил на военную ногу кое-как сформированные им народные ополчения Каира и Александрии и готовил новую экспедицию в Сирию. Посреди этих приготовлений адресовал он благодарственное письмо французскому королю за сделанную им декларацию о политическом существовании Мухаммеда Али, хвастливо ручался, что он силен отстоять всю Сирию, и ходатайствовал, чтобы посредничеством Франции были ему оставлены по крайней мере Аккский пашалык и остров Кандия. Все это письмо дышало преданностью Франции, готовностью последовать ее советам.

Немного дней спустя получено известие о падении Акки. В присутствии своего двора и многих иностранцев излил он свой гнев на французского генерального консула, горько обвиняя Францию во всех своих бедствиях и в своих ошибках. Четыре гонца были им отправлены в Сирию по разным дорогам с предписанием Ибрахиму выступать оттуда, не теряя ни одной минуты, пока еще обратный путь не был отрезан.

Уже с некоторого времени английские корабли содержали в блокаде Александрию, ограничиваясь, впрочем, воспрещением привоза военных снарядов и допуская торговле вывозить продукты Египта. После взятия Акки коммодор Непир, которого деятельность не находила уже пищи у сирийского берега, был отряжен в Египет на усиление блокады. Едва показался он пред Александрией, тотчас по собственному внушению вступил в переговоры с египетским правительством под предлогом ходатайства об освобождении ливанских шейхов, сосланных в Сеннар после весеннего восстания горцев. Чрез несколько дней коммодор заключил без всякого на то уполномочия ни со стороны правительства своего, ни даже от адмирала конвенцию, подписанную 15 (27) ноября им самим и Богос-беем, министром иностранных дел при Мухаммеде Али. В силу этой конвенции, основанной на совете, данном великими державами Порте о даровании Мухаммеду Али потомственных прав на Египет и об отмене неправильного фирмана о его низложении, паша обязывался, во-первых, вызвать немедленно свои войска из Сирии, во-вторых, сдать султанский флот, как только Порта признает его наследственным правителем Египта, но с тем, чтобы права его и его семейства были обеспечены великими державами. Коммодор обещал со своей стороны именем адмирала прекратить военные действия и дозволить переправу морем из Сирии в Египет Ибрахимовой армии.

Конвенция эта, неправильная по своим основаниям и по своей форме, была отвергнута английским правительством, а Османская Порта на нее протестовала. И в самом деле, коммодор Непир дал в этом случае новое доказательство своей опрометчивости в деле вне сферы воинственных его дарований. Трактат Лондонский основывался на торжественном обязательстве держав о сохранении целости и независимости державных прав султана, а обеспечение прав египетского вассала европейскими государствами мимо султана, в силу подписанной Непиром конвенции, явно нарушало державные права султана. Сверх того, подобное нововведение в народное право могло повлечь за собой важные неудобства даже для европейских держав, налагая на них в будущем обязанность неусыпного бдения над внутренними делами Османской империи.

^{Постоялый двор Хан Эль-Умдан. Английская гравюра, 1830-е гг.}

Мухаммеду Али оставалось безусловно покориться своему законному государю и ждать от его милосердия и от дружелюбного ходатайства великих держав будущего устройства судьбы его и его семейства. Адмиралу Стопфорду было поручено от союзных кабинетов дать совет этот Мухаммеду Али. В исходе ноября паша принес, наконец, свою покорность письмом верховному везиру. Не предлагая никаких условий, не требуя ничьего поручительства, ссылаясь только на сделанное ему Непиром объявление о ходатайстве в его пользу великих держав, Мухаммед Али смиренно объявил, что уже сын его выступал из Сирии, что флот султанский был готов к сдаче, кому повелено будет, для отведения в столицу, и просил помилования у своего государя. Замечательно, впрочем, что это письмо, выражавшее действительную его покорность, не заключало и половины тех обычных фраз верноподданнической преданности, которыми, будто риторическими цветками, испещрялись прежние письма Мухаммеда Али для прикрытия приличиями восточного слога надменных его притязаний.

Если успехи оружия союзников принудили египетского вассала к покорности, зато, с другой стороны, были нужны все их дипломатические усилия, чтобы склонить Порту к принятию его покорности в смысле Лондонского трактата. Принужденная отказаться от любимой своей мечты о совершенном уничтожении египетского вассала, она еще несколько месяцев сряду ухищрялась, чтобы ограничить невольные свои уступки условиями самыми строгими и заготовить себе в будущем благовидные предлоги к достижению своей цели. Когда английский капитан Фаншаф представил в Порту вышепомянутое письмо Мухаммеда Али, верховный везир Реуф-паша отвечал ему обычным хладнокровным бакалум, этим великим рычагом дипломатических маневров Стамбула, и заметил, что принятие письма из рук капитана еще не значило, чтобы Порта принимала просьбу Мухаммеда Али. Капитан объявил затем, что паша обязывался честным словом сдать флот, кому прикажет Порта, для отведения в столицу. Везир отвечал ему: «Флот наш, Александрия — наша сторона, флот воротится сюда, когда мы захотим; об этом не стоит говорить». Капитан, который хорошо знал, что в Сирии война еще продолжалась, заметил, наконец, что не худо ускорить заключение мира. Везир обиделся этим выражением и догматически присовокупил, что «мир заключается между двумя правительствами, а не между государем и возмутившимся подданным».

Таковы турки; может быть, справедливее сказать — таков человек. Давно ли европейские кабинеты силились ободрять правительство, трепетавшее при всяком ложном слухе о движениях Ибрахимовой армии, готовое пресмыкаться в прахе перед торжествовавшим вассалом?.. Едва улыбнулась ему судьба по мановению великих держав, едва берег Сирии был освобожден, и хотя вся внутренняя сторона была еще во власти Ибрахима, хотя 60-тысячная армия занимала еще Дамаск (это было в первых числах декабря) и легко могла опрокинуть среди случайностей войны 20-тысячную армию султана, а уже турецкое правительство замечталось, будто во времена своего всемогущества, и слышать не хотело о мире.

По настоянию представителей великих держав Порта согласилась принять покорность Мухаммеда Али и отправила в Египет Мазлум-бея с милостивым фирманом, а Явер-пашу (капитана Вокера) для принятия флота. Впрочем, упорствуя в своей системе, Порта пыталась еще продлить спор и умалчивала право потомственного обладания. Когда впоследствии строгое слово великих держав заставило ее выразиться, она долго еще торговалась об ограничении дарованных прав. Уже флот был отведен в Константинополь[246], Кандия сдана, Сирия и Аравийский полуостров очищены от войск египетских и поступили под султанскую власть, а переговорам конца не было. Порта, упуская из виду, что самые существенные государственные пользы предписывали ей окончить этот домашний спор мусульман и тем хоть отчасти отстранить неудобства вмешательства европейских держав в ее внутренние политические вопросы, продлила над собой своими неправильными притязаниями суд европейских держав и возбудила правосудные их сочувствия в пользу Мухаммеда Али.