— Да ну, ведь к леди Елизавете вас приставил сам король Генрих, разве не так, Кэтрин Чамперноун Эшли? — вставил сэр Томас, упоминая мое полное имя, будто знал всю мою подноготную. — Как мне говорили, по совету хитроумного Кромвеля.

На этот раз я могла ответить кивком. По крайней мере, на такой вопрос можно было отвечать безбоязненно. Перед моими глазами возник профиль лорда Кромвеля с резкими чертами, затем цветущее лицо Генриха Тюдора, а потом — лицо моего отца, словно перед надвигающейся гибелью я вспоминала всю свою жизнь. Почему всегда выходит так, что моей жизнью распоряжаются мужчины, почему они правят миром? Так было с самого моего рождения, но я с этим боролась и научила этому мою милую, сильную духом Елизавету. Даже Господь наш Иисус ценил женщин, ибо кому Он явился первому после воскресения Своего, как не женщине? И три храбрые женщины не отходили от креста, на котором Он страдал и умер… страдал и умер…

Я снова тряхнула головой, отгоняя видения. Нужно твердо блюсти клятву, данную ее высочеству нами, ее верными друзьями, которые в суровом изгнании заменили ей семью. Мы не станем отвечать на злобные вопросы. Я была твердо уверена в том, что Джон выдержит это испытание во что бы то ни стало, значит, если умрет он или умру я, мы потеряем друг друга во имя доброго дела. Пэрри, казначей ее высочества, поклялся, что, даже если его разорвут лошадьми, он не выдаст того, чему был свидетелем — того, что происходило между нашей царственной воспитанницей и этим негодяем Томом Сеймуром. Таким образом, самые большие опасения у меня вызывало то, что знала о Томе я сама и что было погребено глубоко в моей душе — не только обстоятельства, связанные с ним и ее высочеством, но и то, что произошло между ним и мной. Что я выболтаю, если меня станут пытать?

Но, опять-таки к моему крайнему удивлению и облегчению, тюремщики проводили меня наверх и завели в мою камеру. Несмотря на отсыревшее сено, которое я засунула в оконные щели, тщетно пытаясь сохранить тепло, несмотря на покрытые плесенью стены и вонь от стоявшего в углу горшка, камера показалась мне великолепной и уютной как никогда. Я сообразила, что эти мужчины хотят дать мне еще одну возможность, прежде чем испытают все свои жуткие приспособления на моем нежном женском теле.

«Какое у тебя прекрасное тело: полная грудь, соблазнительные бедра, сильные ноги наездницы, которая способна управлять лошадью… или мужчиной», — прошептал как-то Джон, когда еще ухаживал за мной. В отличие от Джона, Том всегда только брал все, что ему захочется, не утруждая себя красивыми словами, ибо полагал, что по праву рождения он должен властвовать над женщинами, а тем остается лишь безмолвно падать к его ногам. Сейчас я могла отомстить ему за то, что он сделал, всего несколькими короткими репликами, однако тогда он потянул бы за собой мою Елизавету и вероятность того, что она когда-нибудь займет английский престол, и без того весьма зыбкая, улетучилась бы окончательно.

— Садитесь, — сказал сэр Томас и подтолкнул меня к одному из стоявших в камере табуретов.

Сам он устроился за складным столиком, которого сегодня, когда мы уходили, в камере не было. Раньше он дважды приносил этот столик с собой.

— Полагаю, теперь вы поняли, что ожидает вас, если вы и дальше будете отказываться отвечать на вопросы следствия. Я бы прочитал вам вот эту бумагу, но я слышал, что вы и сами читаете не только быстро, но и хорошо, с выражением. «Она читает сердцем», — так однажды сказала о вас принцесса Мария. Только не вздумайте порвать эту бумагу, мистрис Эшли, — у нас имеются две копии, одну из которых повезли сейчас лорд-протектору для того, чтобы с ней ознакомились члены Тайного совета. Ну, быстренько. Я больше не потерплю ни задержек, ни уклончивых ответов. Вот вам признание. — И он протянул мне листок пергамента, исписанный сверху донизу. Я взяла.

«Чье это признание?» — подумала я, поначалу опасаясь, что они подделали мое признание, которое теперь оставалось только подписать. Разумеется, это запись слов не ее высочества и не Джона, супруга моего и господина. «Да нет, вот внизу стоит подпись Пэрри — несомненно, это его почерк, хоть и рука дрожала. Боже милостивый, неужто Пэрри пытали, чтобы выбить признание, а теперь и меня ждет то же самое?»

Хотя свет был совсем тусклым, я быстро пробежала глазами записку. Казначей принцессы продиктовал — очевидно сэру Томасу — свидетельство о целой серии происшествий и отрывки из разговоров, которые (по утверждению Пэрри) происходили «между ее высочеством леди Елизаветой и сэром Томасом Сеймуром, бароном Сьюдли, во владении Челси, принадлежавшем вдовствующей королеве Екатерине Парр, вдове нашего блаженной памяти доброго монарха, короля Генриха VIII, а впоследствии супруге барона Сьюдли».

Кое-что из этого Пэрри действительно видел, другие сведения он лишь слышал от кого-то — сплетни и досужая болтовня окружающих. Многое из сказанного им прямо задевало меня, ибо я как воспитательница должна была бы (это я сознавала) более решительно противиться действиям Тома. Однако же я обращалась даже к его жене, вдове короля Генриха, читала нотации Елизавете и противодействовала поползновениям Тома, но ни один из них не прислушался к моим предупреждениям. Должна ли я теперь рассказать хотя бы об этом, чтобы защититься? Пэрри сдался и выложил то, что (как он клялся) из него не вытянут, даже разорвав лошадьми, — значит, и я обречена.

Внутри у меня что-то оборвалось. Сердце отчаянно забилось, потом понеслось вскачь. Руки так дрожали, что пергамент шуршал не переставая.

— Игра окончена, — сделал вывод сэр Томас, обмакнул перо в чернила и приготовился записывать на чистом листе. Другой рукой он забрал у меня показания Пэрри и, очень довольный, положил их рядом с собой. — Итак, — подбодрил он меня, поскольку я сидела как каменная, уставившись в пространство, — давайте начнем с самого начала и будем говорить правду, всю правду. Вы же видели, какие муки ожидают лжецов и тех, кто противится нам!

Слова представителя Тайного совета отдавались в моих ушах, в мозгу и в душе. Теперь моя жизнь была в руках еще одного мужчины, обладающего властью. Как я жалела, что когда-то не нашла в себе сил противиться Кромвелю, да что там — самому королю, а тем более Тому Сеймуру. Уж не знаю, откуда в моем сердце взялись силы, но я твердо решила ни за что не уступать этому человеку, даже находясь в этом жутком месте, не уступать ради себя самой и ради Елизаветы.

— Это просто пересказ сплетен, к тому же весьма неточный, — решилась я, кивнув на листок с признаниями Пэрри.

— То есть вы называете казначея принцессы Томаса Пэрри лжецом, потому что он написал это признание? — грозно спросил сэр Томас, размахивая листком с показаниями перед моим лицом. — Готов спорить, что Елизавета Тюдор уже признала все это и много больше этого. Совершенно очевидно, что она была в сговоре с лорд-адмиралом, имея цель причинить вред королю и свергнуть Тайный совет и лорд-протектора!

— Кто из нас, сэр Томас, дает показания — вы или я? — парировала я. Как ни была я напугана, его манера давить на допрашиваемого, в особенности же намек на то, что принцесса Елизавета может сознаться в государственной измене, заставили меня выпустить коготки. — Если вы не будете пытаться вложить свои слова в мои уста, я смогу рассказать вам, что происходило на самом деле, и ничто из этого не удастся обратить против пятнадцатилетней девочки, которая находилась под опекой вдовствующей королевы — как распорядился о том Тайный совет — и ее супруга, лорд-адмирала, которому этот чин и поместья пожаловали король Генрих и король Эдуард, любивший его и высоко ценивший, а также упомянутый вами Тайный совет!

Сэр Томас надул щеки и отодвинулся от стола. Я затаила дыхание, сама удивляясь тому, что осмелилась все это произнести.

— Довольно говорить о принцессе, это не моя забота, — сказал он с нажимом. — Может быть, вам нравится лорд-адмирал или его дела, мистрис Эшли?

Этот вопрос ставил меня в затруднительное положение, и я лишь молилась, чтобы секретарю совета не было известно о моих прошлых отношениях с Томом. Пусть обо всем известно Джону, он-то на допросах ничего не скажет, потому что может этим наверняка погубить меня.