— На этой башне я смогу вести собственную битву, — произнесла она, кивая. — Может быть, он меня и не увидит, зато я увижу его, пусть и издали. Только я еще так слаба после болезни. Ты мне поможешь?

«Черт бы его побрал — их всех вместе», — сердито подумала я, но вслух сказала:

— Помогу, но идти надо прямо сейчас.

Мария, задыхаясь, одолела винтовую лестницу. Помогая ей взбираться, я поддерживала особу королевской крови за талию и за локоть.

Наконец мы поднялись — и оказались на легком ветерке, под удивительно ярким солнцем. Наверное, мы успели как раз вовремя, потому что слышно было, как храпят и бьют копытами кони на парадном дворе, а еще до нашего слуха доносился гул голосов.

— Остальное я сделаю сама, — сказала Мария, пожимая мне руку. — Никто не должен знать, что ты мне помогала. Ступай вниз, пусть тебя увидят в общей толпе.

— Слушаюсь, ваше высочество, — ответила я, употребив запрещенную форму обращения к ней.

— Милая Кэт, я не забуду твоей доброты. Ступай же! — велела Мария и слегка подтолкнула меня.

Когда я выбежала из боковой двери на главный двор, я тоже задыхалась и обливалась потом, но успела смешаться со свитой, окружившей королевский кортеж. В уголке вымощенного булыжником двора толпились работники, которые, несомненно, с восторгом смотрели на короля. Все приготовились пожелать его величеству доброго пути. Я подняла голову и увидела Марию: она махала рукой, опираясь на зубцы башни.

Остальные тоже заметили ее и завертели головами. Рты открылись от удивления. Король успел вскочить в седло и лишь тогда увидел задранные вверх головы. Он поднял глаза.

Воцарилась полная тишина. Было слышно лишь, как поскрипывает седло да конь бьет копытом о булыжник.

Мария подошла к краю. Придерживая юбки, она преклонила колени в знак покорности своему отцу и королю. Я затаила дыхание, вспомнив ее слова о том, что лучше бы ей было умереть. Я надеялась, что она не бросится вниз головой в знак протеста. Виновата в таком случае буду я, потому что это я подала ей мысль подняться на верхушку башни.

По-прежнему сидя в седле, король сорвал с головы бархатную шляпу, украшенную плюмажем, красивым плавным жестом взмахнул ею и поклонился Марии.

— Доброго тебе дня и крепкого здоровья, дочка! — крикнул Генрих, потом развернул коня и поскакал впереди кортежа прочь со двора под ликующие возгласы толпы, махавшей ему вслед.

Хорошо, что король скоро скрылся за стенами усадьбы и помчался по посыпанной гравием дороге. Иначе он мог бы заметить, что простолюдины и даже кое-кто из благородных господ выкрикивают приветствия — и приветствия эти были адресованы не королю, а католичке, наполовину испанке, которая некогда была принцессой Уэльской.

Глава восьмая

— Милая моя Кэт! Как я рада, что мы снова встретились! Я тоже рада была видеть свою старую подругу, Джоанну Чамперноун, которая теперь, в свои двадцать два года, была замужней дамой, леди Денни. Прежде она уже успела овдоветь, хотя чаще умирали женщины, обычно во время родов, оставляя одинокими молодых мужей. Но, несмотря на радость этой встречи, я была не в восторге от того, что королева вновь вызвала меня ко двору. Почти два года я провела вдали от светской жизни; в этот промежуток времени и прибыла сюда леди Денни со своим супругом, к которому король весьма благоволил. В ходе массового упразднения монастырей сэр Энтони Денни получил богатые земли, а затем был назначен придворным летописцем — хранителем личных бумаг короля. По правде говоря, сэр Энтони вел подробные записи обо всех, кто получил или купил бывшие церковные земли. Проявленная королем щедрость оставалась достаточно надежным способом держать в узде подданных, которые иначе могли бы проявить недовольство из-за растущего влияния короля — и в государственных делах, и в церковных.

Джоанна стала фрейлиной королевы. Число фрейлин ее величества возросло до без малого двадцати. И вот теперь я радовалась тому, что снова оказалась вместе со старой подругой, но вместе с тем тревожилась, как пройдет новая встреча с Анной, появления которой мы вместе с Джоанной ожидали в личных покоях королевы. Единственное, что меня утешало (и в то же время немало огорчало) — мне не придется столкнуться лицом к лицу с Джоном Эшли, которого я так долго избегала и которого покинула, даже не попрощавшись. Отец его был серьезно болен, и Джон отправился на несколько месяцев домой, чтобы помогать своему единокровному брату заботиться о лошадях.

Джоанна взахлеб рассказывала мне о жизни при дворе, а я слушала ее с грустной улыбкой: когда-то я и сама пережила такое же радостное возбуждение, какое владело ею ныне. По крайней мере, Джоанна имела влиятельного защитника в лице своего мужа. С сожалением услышала я о возвышении Сеймуров: мало того, что любимая сестра Тома Джейн прибыла ко двору и обратила на себя внимание короля, так еще и Эдуард Сеймур получил назначение в личную свиту его величества. А Том должен был вскоре возвратиться из-за границы, где выполнял очередное важное поручение, и я с ужасом ожидала встречи с этим негодяем.

Джоанна указала мне на Джейн Сеймур, но я и без того смогла бы ее узнать — так прочно врезались в мою память черты лица Тома. Джейн отличалась от братьев цветом волос и глаз, однако нос и губы у нее были такими же, как у всех Сеймуров, а о ее светлых волосах и голубых глазах Том мне в свое время рассказывал. Пока Джоанна щедро потчевала меня рассказами о своей семье, я бросала украдкой взгляды на девицу Сеймур. Та казалась полной противоположностью своих братьев, общительных и напористых. Разительно отличалась она и от своей обаятельной, отважной царственной госпожи, черноволосой и темноглазой. Анна ратовала за новую веру, тогда как Джейн, по словам Джоанны, все еще была католичкой. Если бы мне пришлось как-то подытожить свои наблюдения за сестрой Тома, я бы назвала ее милой, застенчивой и рассудительной. «Положил на нее глаз король или нет, при дворе ей долго не продержаться», — решила я.

Еще меня удивило то, как много мужчин из свиты короля (в их числе и Томас Уайетт, сочинитель стихов) толпится в этой комнате, прилегающей непосредственно к опочивальне королевы. В прежние времена не так-то просто было пройти через анфиладу комнат и приблизиться к святая святых. В приемный зал могло входить большинство придворных; в гостиной отсеивали всех, кроме приближенных к королеве особ; еще более узкий круг имел доступ во внутренние покои и уж тем более в зорко охраняемую опочивальню. За те годы, что меня не было при дворе, Анну перестали ревниво оберегать.

Вдруг все головы повернулись в одну сторону. Придворные стали подталкивать друг друга локтями, и мы с Джоанной замолчали: из-за двери опочивальни Анны послышались громкие голоса. Можно было ясно различить слова королевы:

— Джордж, я до смерти устала от всего этого! Она ведь хворает, так отчего же ей не умереть?

— Бывшей королеве или леди Марии? — прошептала я на ухо Джоанне.

— Речь может идти о любой из них, — также шепотом ответила она.

— Девиз Екатерины «Смиренна и верна», — возбужденно продолжала между тем Анна, — так почему она ему не следует? Она непомерно возгордилась, пренебрегает даже волей государя!

— Но ведь, с ее точки зрения, она доселе хранит верность королю, — донесся голос Джорджа Болейна.

— Ты так говоришь, словно ты на ее стороне! Вот у меня на гербе девиз «Весела и счастлива», а я совершенно несчастна! Не…

— Говори тише.

— Не стану. И не смей мне возражать! Я здесь королева!

К счастью, голоса их все же стали звучать приглушенно. Щелкнул дверной засов, и придворные поспешили отвернуться от входа в опочивальню. Некоторые завели праздные разговоры между собой, иные, как я видела, просто воздевали глаза к небу, словно желая сказать: «Таковы уж манеры у этих Болейнов». Вернувшись ко двору, я успела понять одно: пусть Анна и была уже несколько лет королевой, все равно знать до сих пор не принимала «этих выскочек Болейнов». И мне на ум невольно приходила мысль: ненавидят ли так же и Кромвеля за его стремительное возвышение?