2) Сообразно с этим установляется и понятие о законе, способах его возникновения и силе действия. В период империи установилось понятие о законе, как о воле государя, правильно объявленной. Так как ни сенат, ни другие учреждения не имели уже прежнего законодательного значения думы, то старинная формула «государь указал, и бояре приговорили» исчезла во времена Петра I. Также не удержалась и замена ее, установленная в XIX в. при учреждении государственного совета: «вняв мнению государственного совета…»[97]. Хотя Петр I выразил, что «словесные указы никогда отправляемы быть не подлежат», но в действительности он сам давал и потом словесные указы при всяких обстоятельствах, например в 1723 г. в Св. Синоде был записан именной указ следующим образом: «Его Императорское величество, будучи в саду ее величества… государыни императрицы сентября 5 дня, рассуждая о сумасбродных и под видом изумления бываемых… таковых отныне посылать (в монастыри) отрек», т. е. запретил. При императрице Екатерине I словесные указы получили силу закона, лишь бы они переданы были (объявлены) через определенное лицо; император Петр III в 1762 г. указал, что такое объявление возлагается на сенаторов, генерал-прокурора и президентов 3-х государственных коллегий. – По указу 10 июня 1721 г., все акты, которые имеют действительный характер законов, а именно те, которые изданы в дополнение к регламентам и Уложению, должны быть представляемы в Сенат «на апробацию», хотя бы эти указы были именные; Сенат должен утвердить их своей подписью, и затем уже они могут быть опубликованы. Печатание законов, как постоянное условие публикации, утверждено указом 16 марта 1714 г.: «Указы… для всенародного объявления велеть печатать и продавать всем». Меры публикации усиливаются по степени удаления закона от народного сознания о праве; обыкновенно указы прочитываемы были в церквах монастырских и приходских и по ярмаркам в торговые дни, а также списки их были прибиваемы в видных местах; закон вменил в обязанность всем посещать церковь сколько ради богослужения, столько же для ознакомления с указами; не ходящих в церковь велено ловить, как воров и разбойников, почитая их «недобрыми людьми» (Указ 30 октября 1718 г.). Иногда повелеваемо было переписывать бывших в церкви при слушании указа (указ 23 февраля 1721 г.); некоторые, особенно важные указы (например, указ 19 марта 1719 г. об искоренении беглых солдат) велено прочитывать всякий праздник в церквах. Иногда один и тот же закон нарочно повторяли несколько раз только для того, чтобы сделать его общеизвестным (4 декабря 1719 г. и 28 января 1720 г.). Правило, что неведением закона никто не может отговариваться, повторялось при публикации почти каждого нового закона, пока не выражено было в общей формуле в указе 22 января 1722 г. с применением, впрочем, только к лицам, облеченным властью. Что касается до силы действия закона, то правило «закон обратного действия не имеет» выражено в указе о единонаследии (23 марта 1714 г.), но тут же сделано и важное исключение из него: «…сей указ не на прошедшие времена, но с сего 1714 г. действо свое имеет. И хотя в прошедшие два месяца какие разделы (имений) и сделаны, то оные переделать по сему указу» (по объяснению Татищева, многие, прослышав о готовящемся законе, совершили много сделок вопреки ему). В том же 1714 г. (указ июня 15), когда были отменены все новоуказные статьи и указы, противоречащие Уложению ц. Ал. Мих., дозволено было просить о перевершении всех дел, решенных уже на основании этих узаконений. – Толкование закона (указ 17 апреля 1722 г.) предоставлено Сенату, но лишь в исключительных случаях (при отсутствии государя) и лишь в применении к данному делу, а не в общеобязательной форме. Вообще требовалось, чтобы законы имели столь ясную форму, чтобы не было нужды в особой интерпретации их, и чтобы сам законодатель, где нужно, присоединял от себя толкование к закону; так поступал Петр Великий в воинских уставах и регламентах, так рекомендует и Екатерина в Наказе (XIX, 448) и указывает на возможность для той же цели и присоединения мотивов к закону (Там же. 451). Несмотря на то, законы XVIII в., часто переводные с немецкого и шведского и иногда изданные на двух языках, отличались наименьшей ясностью и языком, чуждым народу, и далеко уступали в этом отношении Уложению ц. Ал. Мих., которое Екатерина ставит в образец ясности для своей комиссии (Наказ XIX, 457).

3) Формы закона. Благодаря новому (реформаторскому) характеру закона, являются новые его формы. Екатерина II хотела установить теоретически три формы законов: а) законы в собственном смысле, т. е. «те установления, которые ни в какое время не могут перемениться» (чего, конечно, в действительности не бывает и чего в особенности не встречаем в XVIII в., когда изменчивая воля законодателя соделала закон явлением весьма неустойчивым и меняла установленные нормы так часто, что сознание о праве и уважение к закону ослабело в умах населения); б) «временные учреждения» (наказы и уставы); в) «указы» – законы частные (Наказ XIX, 444–446). Исторически сложились следующие формы:

а) Уставы. Под именем уставов разумеются специальные узаконения для известного ведомства или какой-либо части материального права. Таковы возникшие при Петре и его ближайших преемниках: устав воинский 1716 г., устав морской 1720 г., устав о векселях 1729 г. и явившиеся при Екатерине II и Александре I устав благочиния 1782 г. и устав о банкротах 1800 г.

Воинский устав содержит в себе, кроме учредительной части, военно-уголовные законы, так называемые артикулы (отд. 2) и военно-судный устав (отд. 3). Источником этих законов (по исследованию г. Бобровского) послужили военные артикулы Густава-Адольфа 1621–1632 гг., по редакции их 1683 г., сделанной при Карле XI. Наши артикулы составляют буквальный перевод шведских, за исключением немногих из этих последних, очевидно неприменимых у нас, например, «о призвании и должности военного пастора»; изложены они в том же порядке, как и шведские. Но в русских артикулах есть и лишние против шведских (в русском кодексе 208 ст., в шведском только 145). Эти добавочные статьи русский компилятор брал из разных источников, как то: законов императора Леопольда I, из датских Христиана V и французских ордонансов и регламентов. Источники процессуальной части неизвестны. Схема наказаний, присоединенная к процессам, есть буквальный перевод VII датской «инструкции военным судьям». Кодекс издан (и вошел в П. С. 3.) на двух языках: русском и немецком. – Уголовные законы артикулов не согласованы с действовавшими тогда общими уголовными законами (Улож. и ново-ук. ст.); с другой стороны, им противоречат уголовные законы морского устава, несмотря на то, что оба устава (особенно воинский) при самом Петре получили общее применение и в гражданских судах: например, по воинскому уставу за лжеприсягу полагается отсечение двух пальцев, а по морскому – вырезание ноздрей и вечная каторга; за убавку веса у монеты по воинскому уставу – лишение чести, а по морскому – вечная ссылка на галеры. Кроме того, в переводном кодексе встречаются законы, совершенно неприменимые в России: так, по воинскому уставу (гл. 1, арт. 1), если в войсках найдется идолопоклонник, то его сжечь; в шведской армии идолопоклонников не было, но в русской армии обязаны были быть в большом числе язычники из северных финнов, сибирских инородцев и калмыков. Уголовные наказания уставов (благодаря военному характеру узаконений) отличаются чрезмерной жестокостью.

Для истории гражданского права важнейшее значение имеет вексельный устав Петра II, изданный (в П. С. 3., № 5410) на немецком и русском языках и составленный (по преданию) одним из профессоров Лейпцигского университета[98], с буквальным заимствованием из тогдашних немецких вексельных уставов. Законодатель делит векселя (по двум главам устава) на купеческие и казенные.