Дрожащими руками я обнажила грудь, и мой сын легко нашел дорогу к пище. Мне никогда не забыть этого чувства, когда он начал сосать с поразительной уверенностью, словно что-то говорило его, что он полностью может мне доверять.

- Спасибо, - сказала мне Элеонора, пока младенец продолжал свою задачу, полностью забыв обо всем остальном.

- За что? – спросила я, немного смущенная.

- За многое, дитя мое, - сказала она с прекрасной улыбкой, такой же, какая, я была уверена, будет у моего малыша, как только он научится улыбаться, - но особенно за то, что ты по-настоящему любишь моего сына и даришь ему это маленькое чудо.

- Все, что я дала Терри, он отплатил мне и даже больше, чем я ожидала, - отвечала я, беря руку Элеоноры в свою, держа сына другой рукой.

Затем мы хранили молчание, созерцая ребенка с одинаковым обожанием; мы обе были поглощены милым чмоканьем, исходившим от него, пока он ел. В этот момент мы чувствовали, что в этот день родилась новая особенная нить между нами, двоими женщинами. Мы стали двумя звеньями одной цепи человеческого рода, что всегда тесно связана.

- Кстати, - ахнула она некоторое время спустя, - думаю, я должна идти посмотреть, приехал ли отец этого ангелочка! Он заслуживает встречи со своим ребенком! – призналась Элеонора, позволяя мне побыть наедине с сыном.

Я в спешке распахнул дверь, не принимая во внимание то, что потрясение может быть слишком сильным, чтобы справиться с ним сразу. Как логическое последствие, переполняющее чувство нахлынуло на меня со всей силой, оставляя меня остолбеневшим и онемевшим, когда я увидел эту улыбающуюся молодую женщину с младенцем, мирно спящим на ее груди. Проживи я сотню лет, не думаю, что смог бы испытать более напряженный момент, чем этот, когда я увидел мою Кенди, держащую на руках нашего первенца и смотрящую на меня с той особенной улыбкой, смесью счастья, гордости и чем-то вроде соучастия, будто хотела сказать мне своим молчаливым способом, что маленькое чудо в ее руках было как частью меня, так и ее.

Я закрыл за собой дверь, и некоторое время стоял онемевший, впервые лицезрея прелесть моей семьи. Она была, бесспорно, ослепительнейшей женщиной, которую я когда-либо видел, и крошечная жизнь, лежащая на ее груди, была даром Божьим, в который я едва мог поверить. Мой ангел, держащий другого ангела, вот и все, что я мог произнести в этот момент, и эта картина всегда будет жить в моей памяти.

Я приблизился к кровати, чувствуя, как кружится голова от стольких эмоций, испытываемых мной, но она протянула ко мне руку, и я на ощупь сел около нее. Мои губы сразу же отыскали ее лоб, и я безмолвствовал вблизи нее, тихо плача, не ведая стыда. Здесь, поскольку я обнимал свою жену и своего сына, а сердце распирало от радости, я не мог не подумать о печальных днях своего детства, когда слово ‘семья’ было чем-то вроде счастья, в которое я не верил.

- Все, что я мог бы сейчас сказать, не выразило бы того, что я чувствую, Кенди, - сказал я ей, наконец, с трудом. – Ничто не может выразить мою благодарность тебе, любимая.

- Тебе не нужно ничего говорить, ведь мы оба чувствуем одинаково. Слова не нужны, - отвечала она, отзываясь на мои поцелуи. Ее вкус никогда не был так нежен, как в этот момент. Все-таки в эти годы я был все еще в неведении о многих привкусах, которые мне еще предстояло опробовать у ее рта.

Когда мы прервали поцелуй, младенец начал шевелиться на груди Кенди и вдруг открыл глаза, глядя прямо на меня. Я был так поражен этим первым взглядом, что у Кенди вырвался смешок.

- Познакомься со своим сыном. У него твои глаза, правда? – гордо прокомментировала она.

- Ты так думаешь? – поинтересовался я, еще заторможенный.

- Давай, попробуй взять его на руки, - сказала она, и перед таким предложением я, должно быть, побледнел, потому что ее рассмешило мое выражение.

- Взять на руки? – переспросил я, напуганный этой мыслью. – Я не думаю, что у меня получится!

- Это не такое уж большое дело. Ну же, я покажу, как это делается, - подталкивала она меня и дала несколько рекомендаций, как правильно брать ребенка.

Когда я первый раз взял на руки это крошечное тельце и ощутил, как он шевельнул ручками и ножками, глядя на меня с любопытством, я подумал, что растаю. Ребенок был у меня на руках, его мягкое тепло проникало в мои поры, и ощущения напоминали те, что я испытывал, обнимая его мать, хотя и другие. Крошка был здесь, освоившийся в моих тисках, уверенный и не ведающий зла, пока я чувствовал груз отцовства, впервые с этого времени легший на мои плечи, эту смесь гордости и опасения, никогда не покидавших моей души, даже когда все наши дети покинули дом.

В этот миг от волшебного эффекта от контакта со своим сыном, я постиг, что, заслуженно или нет, я был благословлен семьей, и наряду с блаженством мне придется нести и огромную ответственность.

В прошлом я часто осуждал Ричарда Грандчестера за то, что он был плохим отцом, но в то время, как Кенди и я смотрели на нашего сына, я не был уверен, что смогу быть лучше. Все еще погруженный в созерцание этого личика, я ощутил на своей руке руку жены.

- Теперь ты должен простить себя и забыть, - сказала она, погружая свои глаза в мои проницательным взглядом.

- Кенди! – только и смог я произнести, прекрасно зная, что она хотела мне сказать.

- Что бы ты ни пережил в окопах и снаружи них, Терри, - решительно продолжала она со своей нежной твердостью, - это была не твоя вина, любимый.

Я всегда знал, что, нравится мне или нет, Кенди может видеть меня насквозь, будто я был сделан из стекла. Тем не менее, я думал, что скрывал свои тревоги достаточно хорошо, чтобы она их не заметила, но она снова мне доказала, что это было непосильной задачей.

Я взглянул на нее и просто-напросто сдался ее внимательному взгляду, без слов признавая ее правоту.

- Это нелегко, веснушчатая, - произнес я, наконец. – Я даже не знаю, как это сделать, - добавил я, чувствуя, как подавляемая боль внезапно вышла на поверхность.

- Некоторые говорят, что разговоры о том грустном, что у нас внутри, очень помогают преодолеть наши страхи и зарубцеваться ранам, - ответила она с мягкой улыбкой, изгибая губы в том особенном жесте, которым награждала меня каждый раз, когда мне требовалась ее поддержка.

- То, что я пережил, я бы не рассказал даже себе, - возразил я, все еще встревоженный, но уже чувствующий еле заметное облегчение, пока мы продолжали разговор.

- Тогда продолжай о них писать. Кажется, у тебя хорошо получается. Все наперебой хвалят твой талант во время сегодняшнего антракта, - гордо сообщила она мне, - и… если тебе хочется, чтобы кто-то услышал твою историю, ты должен знать, что я здесь, чтобы выслушать тебя. В конце концов, я ведь не чужда тем ужасам, которые ты пережил, потому что где-то была их свидетелем. Пожалуйста, Терри, не исключай меня из своей борьбы. Я ведь твоя жена. Разве мне не положено все делить с тобой? – добавила она с вопросом, скорее напоминающим заявление, гладя мой лоб.

Я сделал слабую попытку улыбнуться, не в силах ответить на ее слова из-за эмоций, наводнивших в этот момент мое сердце. Наконец, я просто дал согласие кивком, и мы ненадолго умолкли. До некоторой степени я знал, что начался долгий процесс исцеления, и решил усердно работать над этим ради своей семьи. Я также подумал о том моменте, когда встретил мать своего сына, и бесконечный список воспоминаний начал наполнять мое сердце сладчайшей уверенностью. Это дитя было плодом любви, и я был настроен обучать его с любовью.

- Я думала об имени для него, - сказала Кенди, нарушая тишину.

- Правда? Какое? – полюбопытствовал я.

- Конечно, Терренс! Какое же еще? – улыбнулась она.

- Мое имя? – удивился я, не совсем убежденный, что стоит называть ребенка, как меня. – А ты не думаешь, что может возникнуть путаница? Кроме того, я уже знаю, как его зовут, - ответил я, с озорством глядя на нее.