Убедившись, что девушке ничего не угрожает, а учебный бой затягивается, Вольфгер отправился прогуляться по фамильному владению Фюрстенбергов. Замок оказался невелик, смотреть особенно было не на что. Ежеминутно рискуя свалиться, барон поднялся на стену по подгнившей, отчаянно скрипевшей лестнице. Сверху открывался красивый вид на Эльбу, которая в этом месте описывала широкую петлю. Пристань и причаленную к ней барку закрывали деревья.
Замковая стена поросла кустарником, кое-где виднелись пустые птичьи гнёзда, сухие листья, ветки и другой мусор. Похоже, здесь не убирали годами.
Пробуя ногой шатающиеся кое-где камни, Вольфгер перешёл на другую стену. За ней внизу был разбит фруктовый сад. Деревья были громадные, старые, и, наверное, выродившиеся и плохо плодоносящие. За садом был виден ручей, а за ручьём шли жёлто-бурые поля и перелески. Осеннее солнце грело плохо, посвистывал ветерок, из набежавшей тучки вдруг брызнул дождик. Вольфгер чертыхнулся и спустился вниз. У дворца стоял отец Иона. Монах был задумчив.
– Был в часовне, святой отец? – спросил Вольфгер.
Монах молча кивнул.
– Ну и что там? Мне что, прикажешь клещами из тебя слова вырывать? Ты же знаешь, что я хотел спросить! – недовольно заметил Вольфгер.
– Понимаешь, сын мой, – задумчиво сказал монах, – я ошибся насчёт фрау Ульрики. Я думал, она не хочет меня пускать в часовню, потому что там не убрано. Никому неохота признаваться в том, что ни хозяева, ни дворня не слушают мессу, а дело-то, оказывается, совсем в другом. Понимаешь, часовня пуста!
– Как это пуста? – не понял Вольфгер.
– Да уж вот так, пуста! Ни икон, ни церковной утвари, ничего. Одни голые стены, ну, и лавки.
– Продали они всё, что ли? – удивился Вольфгер, – да кто такое купит? Это же святотатство, инквизицией пахнет!
– Да нет, не продали, скорее, думаю, просто убрали, я не смог найти ни одной иконы. Похоже, здесь служат по евангелическому обряду.
– Вон оно что… – протянул Вольфгер, – мы ещё даже не попали во владения Лютера, а лютеранский обряд – вот он! А ведь мы всего ничего и отплыли-то от Дрездена! Видно, лютерова ересь сильнее, чем представляет себе архиепископ, и, уж тем более, Рим…. Как только барон Гуго придёт в себя, попробую его разговорить, вдруг он что-нибудь интересное расскажет!
К Вольфгеру и монаху подошёл Август. Он уже успел умыться и переодеться.
– Ну, как урок? – улыбаясь, спросил Вольфгер.
– Госпожа Алаэтэль фехтует превосходно! – восторженно сказал юноша. – Кстати, господин барон, а кто по крови фройляйн? У неё такое странное имя и такое прекрасное лицо…. Никогда не видел женщин столь утончённой красоты!
– А вы спросите у неё сами, – предложил Вольфгер.
– Спрашивал… – понурился Август, – она только улыбается и молчит.
– Ну, тогда и я обязан молчать! – развёл руками Вольфгер. Ему не хотелось объяснять постороннему, что Алаэтэль не человек.
– До обеда ещё примерно колокол-полтора, – сказал Август, – не желаете ли осмотреть наш гербовый зал, пока светло?
Отказаться было неудобно, поэтому Вольфгер и отец Иона согласились.
Гербовый зал оказался таким же тёмным, запущенным и промозгло-холодным, как и остальные помещения замка. Август предусмотрительно захватил с собой тяжеленный подсвечник с горящими сальными свечами. Свечи чадили и воняли.
Стены гербового зала были увешаны разнокалиберными щитами, рыцарскими доспехами, мечами, пиками, бердышами и другим смертоубойным железом. Всё это было пыльное, зазубренное, неухоженное. На лезвиях боевых топоров различались какие-то подозрительные бурые пятна – то ли крови, то ли ржавчины. У дальней стены зала чернел зев огромного камина, холодного и мёртвого, как и всё в этом зале.
– Родоначальник нашего рода, Герман фон Фюрстенберг, жил в начале XIII века, – начал заученным тоном Август, явно подражая кому-то из старших, видимо, отцу. – Но жил он не здесь, а в коренном замке Фюрстенберг, том, что на реке Рур. Мне не довелось побывать там, но, говорят, что это настоящая твердыня, оплот рода. Многие из наших предков приносили обет Тевтонскому ордену и сражались в Ливонии. Род Фюрстенбергов – богатый и знатный, но наша ветвь младшая, и, к сожалению, оскудевшая. Я – последний мужчина в роду, и, если у меня не будет сына, она пресечётся.
– А у вас есть братья или сестры, Август? – спросил монах.
– Да, святой отец, у меня есть старшая сестра, но она давно замужем и живёт в замке мужа, мы не виделись со дня её свадьбы.
Но продолжим, господа. Вот это портрет моего прадеда, Генриха фон Фюрстенберга, а рядом вы видите доспехи и оружие, которое он взял в качестве трофея на рыцарском турнире в честь короля Сигизмунда I Люксембурга, а вот это…
Август ещё что-то рассказывал, переходя от портрета к портрету, от погнутого шлема к разбитому щиту, от рваной кольчуги к какому-то кинжалу с причудливо изогнутым лезвием, но Вольфгер его больше не слушал.
«Вот, такова судьба рыцарства в империи, – мрачно думал он, – тлен, запустение, ржавое железо и портреты людей, имён которых уже никто не помнит. Последние из некогда славных родов, по сути, живут на кладбище, и это кладбище целого сословия. А им на смену идут совсем другие люди, для которых дворянская история, дворянская честь, древние фамилии и гербы не значат ничего. У них другой бог, имя которому – Святой Гульден. Вот ему они поклоняются истово и фанатично, не щадя своих жизней, чего уж говорить о чужих! На смену старому родовому дворянству идёт новое, князья и бароны торговли, все эти Фуггеры, Вельзеры, Гохштаттеры и Имгофы. Очень скоро они и станут хозяевами империи. Тебе, Вольфгер фон Экк, ещё повезло, что на землях твоих предков нашли серебро, ты богат и независим. Пока независим. Но у этого замка хотя бы есть наследник, а твой замок пуст, как гнилой орех. Кто войдёт в твои покои после того, как тебя внесут под своды фамильного склепа, а? Наверняка, те же Фуггеры, которые уж точно не выпустят из цепких лап серебряные копи. А замок? Ну, что замок? Он достанется купцам просто в довесок…»
От невесёлых размышлений Вольфгера отвлекли слова Августа:
– …и тогда барон Зиккинген…
– Простите, юноша, как вы сказали? Я немного отвлёкся. Не соблаговолите ли вы повторить последнюю фразу?
Август удивлённо посмотрел на Вольфгера.
– Конечно, господин барон. Я говорил, что мой отец принимал участие в кампаниях Франца фон Зиккингена, в том числе, в его последнем, печально знаменитом «Рыцарском восстании»….
– Вот как, любопытно… – сказал Вольфгер. – Дело в том, что много лет назад я встречался с Зиккингеном, но о Рыцарском восстании не знаю почти ничего, не могли бы вы удовлетворить моё любопытство?
– Наверное, будет лучше, господин барон, если вы поговорите с моим отцом, – сказал Август, – он боготворит Зиккингена и может говорить о нём часами. Я думаю, вы будете для него желанным слушателем, матушку его рассказы утомляют, и, хоть я помню их наизусть, зачем пересказывать то, что можно услышать из первых уст?
– Как себя чувствует ваш уважаемый отец? – спросил Вольфгер.
– Благодарю вас, господин барон, гораздо лучше, он уже встаёт, правда, далеко отходить от постели матушка ему пока не разрешает.
– Тогда испросите для меня позволения навестить вашего батюшку сегодня после ужина.
***
Вечером Август явился в столовую залу с лютней. Он не сел за стол вместе со всеми, а поместился отдельно на табурете, и, пока обитатели замка ужинали, развлекал их музыкой и пением. У парня оказался приятный голос, играл он хорошо, знал множество миннезангов,[64] отдавая предпочтение чарующим волшебным сказкам из «Парцифаля» Вольфгама фон Эшенбаха.[65] Всем было ясно, что играет и поёт он исключительно для Алаэтэли. Эльфийка с лёгкой улыбкой принимала неловкие ухаживания юноши, а фрау Ульрика хмурилась.
Наконец, ужин закончился, и баронесса Фюрстенберг церемонно объявила, что её супруг также завершил вечернюю трапезу и ждёт в своих покоях барона фон Экк. Август бережно положил лютню, взял подсвечник и предложил Вольфгеру провести его к батюшке.