Социально-экономическое развитие после завоевания определялось процессом социального синтеза. И. П. Петрушевский в работе, посвященной монгольскому периоду истории Ирана[1794], описывает этот процесс в духе теории Ибн Халдуна: социальный синтез проходит в борьбе двух политических группировок; одна из них – это кочевая знать, отстаивающая степные традиции. Кочевая знать стремиться к неограниченной хищнической эксплуатации покоренного населения, она выступает как носитель тенденций феодальной раздробленности и анархии. Другая политическая группировка – это местная бюрократия, которая побуждает ханов к перениманию местных государственных традиций. Ханы и бюрократия стремятся к утверждению централизованной авторитарной монархии, к введению упорядоченной системы налогов и к восстановлению экономики[1795].

Завоеватель Ирана Хулагу-хан и его сын Абака-хан (1265-1282 гг.) придерживались кочевых традиций, в их правление кочевники полновластно господствовали над покоренным населением. Монгольские царевичи, нойоны и эмиры получали от хана в уделы («улусы») обширные территории; ханские уполномоченные, баскаки, собирали налоги с этих уделов и передавали их владельцам. Однако характерно, что основная часть земель оставалась в собственности государства, и налоги с этих земель собирались непосредственно в государственную казну. Монгольские ханы долгое время воздерживались от выделения воинам владений-икт; рядовые монголы вели привычную им жизнь кочевников, лишь иногда они получали небольшие выдачи из казны[1796].

После завоевания в Иран и Ирак переселились многочисленные монгольские и тюркские племена, которые занимали плодородные земли под свои кочевья. Кочевники признавали лишь право сильного, они не делали разницы между покоренными и непокорными народами и грабили всех подряд. При перекочевках огромные отары двигались прямо по крестьянским полям, затаптывая посевы; монголы и тюрки грабили деревни и чинили насилия над крестьянами[1797]. Тяжким испытанием для крестьян была постойная повинность; любой монгольский эмир, останавливаясь на постой в каком-нибудь селении, занимал для себя и своей свиты до сотни домов. Нукеры этого эмира требовали у хозяев вино и пищу, избивали хозяев, насиловали женщин. Ко всем бедам прибавлялись постоянные войны между кочевниками, во время которых Иран подвергался новым опустошениям. В 1295 г. владетель Средней Азии, Дува-хан Чагатайский, разрушил почти все города Хорасана и угнал 200 тыс. пленных[1798].

Поскольку налоговая система Монгольской империи была устроена по китайскому образцу, то завоеватели принесли в Иран китайские порядки. Прежде всего они провели перепись и разделили население на десятки, связанные круговой порукой. Особые писцы «битикчи» вели составленные в каждом районе податные росписи, «дафтары»[1799]. «Так как все страны и народы стали им подвластными, – писал персидский историк Джувейни, – то они провели перепись, после которой в соответствии со своими традициями разделили всех на десятки, сотни и тысячи и потребовали нести военную службу, обслуживать ямы, нести вызванные этим расходы, обслуживать их кормами – это в добавление [к прежним налогам]; сверх всего они установили также купчур»[1800]. И. П. Петрушевский писал, что налог «купчур» был заимствован из Китая, причем имелось две разновидности купчура, собиравшиеся, соответственно, с кочевников и оседлых жителей. Купчур с кочевников собирали из расчета по 1 голове со ста голов скота; купчур с оседлых жителей выступал в качестве подушного налога, его собирали по 70 дирхемов с десятка, связанного круговой порукой. Купчур платили только трудоспособные мужчины, от его уплаты освобождались служители религии, которым предоставлялось «тарханство». Известно, что подушную подать собирали с горожан; поначалу в некоторых районах купчур собирался и с крестьян, но затем он был отменен. Сохранившаяся податная роспись Хузистана времен Газан-хана (1295–1304 гг) уже не упоминает о купчуре с земледельцев, с них собирали старую, домонгольскую поземельную подать – харадж. В документах часто упоминаются термины «калан» и «маль»; как показал Дж. Смит, «калан» – это был монгольский эквивалент местного термина «маль», означающего «обычные», т. е. домонгольские налоги. Главным из «обычных» налогов был харадж, поэтому калан, в общем, соответствует хараджу; И. П. Петрушевский указывает, что в податной росписи Хузистана «маль» – просто синоним хараджа[1801].

В итоге можно прийти к выводу, что часто упоминающаяся в значении основного налога пара купчур-калан равнозначна купчур-харадж и соответствует китайскому подушно-поземельному налогу, который собирался в городах с «душ» или со дворов, а в деревнях – с земли. Помимо этого основного налога существовали торговый сбор «тамга» и принудительные закупки товаров казной («тарх»). Далее в источниках упоминаются воинская повинность по поставке рекрутов (1 человек с 9 дворов), «улаг» (буквально – «вьючное животное») или «подвода» – повинность по поставке лошадей и подвод для созданных монголами почтовых станций («йамов»). Все эти заимствованные из Китая налоги и повинности противоречили мусульманскому праву (шариату) и воспринимались населением как «безбожные». Кроме того, продолжала существовать введенная при сельджуках постойная повинность («нузл») с поставкой проезжающим чиновникам, воинам и гонцам («ильчи») пищи, кормов и содержания («алафэ» и «улафа»)[1802].

Монголы намного увеличили размеры налогов, однако тяжесть обложения определялась не столько официальными размерами налогов, сколько методами их сбора. Завоеватели-варвары не могли наладить сбор налогов и сдавали их на откупа местным купцам. Предприимчивые дельцы брали деньги в долг под огромный процент, раздавали взятки влиятельным эмирам и получали на откуп области. После этого они бесконтрольно обирали крестьян, выжимая из них все соки, ведь им нужно было не только обогатиться самим, но и заплатить проценты[1803]. Указ Газан-хана говорит, что на практике откупщики взимали вдвое больше, чем полагалось, и при этом ничего не отправляли в казну[1804]. Если требовалось заплатить воинам или чиновникам, то власти переадресовывали платежи откупщикам, а те давали вместо денег «бераты» – предписания на получение нужной суммы в счет налогов с такой-то деревни. Обладатели бератов со своими людьми приезжали в деревню, но там уже побывали сборщики налогов и разоренные крестьяне не могли платить, они разбегались и прятались; воины ловили тех, кто не успел спрятаться, и пытали их, требуя выдать, где укрываются остальные. «Если не могли заполучить мужчин, то схватывали их жен, – свидетельствует Рашид ад-дин, – и, словно стадо овец, гоня перед собой из околотка в околоток, уводили их к сборщикам»[1805]. Крестьяне были до такой степени замучены постоянными насилиями, что, по словам Газан-хана, «если бы муха утащила у них что-нибудь, они не смогли бы того у нее отнять»[1806]. Во избежание бегства райаты были прикреплены к земле, и, по законам чингисхановой «Ясы», пойманным беглецам грозила смертная казнь. Те, кто еще мог сопротивляться, уходили в партизаны или в разбойники; редкий караван мог пройти по дорогам, не подвергшись нападению. Кочевники также нападали на караваны, ведь рядовые монголы мало что выиграли от завоевания Ирана; развал налоговой системы привел к тому, что они не получали положенного содержания из казны, им приходилось брать свое посредством грабежей и насилий[1807].