В первый день лета мы отправились загород на машине — на пустынный пляж, неподалёку от того места, где мы когда-то смотрели, как Патрокл встаёт на высокую орбиту Земли.

По радио рассказывали что-то о вооружённом столкновении с сепаратистами — вдали от Венеры, в нейтральном космосе, как теперь стали говорить. Правительство больше не настаивало на своей прежней версии — что у сепаратистов есть только один научно-исследовательский корабль, — однако никакой новой информации нам тоже не сообщали.

— Я не представляю, как так можно… — сказала Лида, с ненавистью глядя на хрипящий приёмник. — Уж лучше, как раньше, когда писали все, кому не лень. Ведь нам ничего толком не говорят, вообще ничего. Быть может, там давно уже…

— Лучше и правда об этом не думать, — сказал я.

— У тебя получается? — спросила Лида.

Я выключил приёмник.

Я перестроился в скоростной ряд и включил круизный режим; машина бесшумно неслась по удивительно пустой, многополосной автостраде. Блуждающая электронная тень на лобовом стекле пыталась поймать утренние лучи, которые иногда всё же пробивались через солнцезащитную дымку, и мне приходилось прикрывать ладонью глаза.

— Родители хотят, чтобы я перевелась, — сказала Лида.

— Как?

Я вздрогнул; солнце вновь засветило в глаза. Лида молчала, отвернувшись. Я взял её за руку.

— Куда? Перевестись куда?

— Я пока не знаю, — вздохнула Лида. — Я не знаю, хочу ли я. Но мне самой… становится страшно. Я раньше так мечтала об этом. Другие планеты, космические корабли, но теперь…

— Слушай, — начал я, — эта война… она не может так просто заставить нас отказаться…

— Может, — перебила меня Лида. — И заставит. Ты и сам знаешь об этом. Радио можно выключить, но… это ведь ничего не изменит.

Я не знал, что сказать. Солнце ненадолго скрылось за высокими соснами на обочине дороги, а потом засветило вновь, и всё ветровое стекло на мгновение стало тёмным.

— Когда? — спросил я. — Со следующего курса?

— Я не знаю, — сказала Лида. — Пока не знаю. Ещё ничего не решено.

— Но… — мне было сложно дышать, — ты действительно сама этого хочешь? Я понимаю тебя, мне тоже страшно. Да и моя мать предлагала мне перевестись. Но родители не могут… они не имеют права решать за нас. Здесь всё зависит только от тебя.

Лида молчала.

Я проехал нужный поворот, но не стал разворачиваться. Машина летела по пустой автостраде, радио не работало, заряда батарей хватило бы ещё на сотни километров. Я подумал, что хотел бы просто уехать вместе с Лидой подальше от города, от института, от своей пустующей квартиры и космического театра — и никогда, никогда не возвращаться назад.

— Но мы ведь будем… встречаться? — спросил я.

Лида коснулась моей руки.

— Почему так происходит? — спросил я.

— Как? — сказала Лида.

— Что-то всё время… постоянно разводит нас, — сказал я. — Стоит мне лишь приблизиться к тебе, как ты… отдаляешься от меня.

И тут я всё понял — всё стало вдруг ясным и ярким, как солнечный свет, который не могли остановить жидкие кристаллы на стёклах.

— Я переведусь с тобой, — сказал я.

Лида сильнее сжала мою кисть.

— Я переведусь с тобой, — повторил я. — Куда бы ты ни пошла. Есть вещи… — от волнения мне было тяжело говорить, — есть вещи, которые куда важнее, чем все эти глупые мечты. К тому же ты была права, когда говорила… Мир изменился. Звёзды стали другими… Помнишь, раньше мы ездили загород вечером, чтобы посмотреть на небо? А сейчас мы поехали утром, чтобы успеть вернуться затемно, потому что всякий раз, когда я смотрю на небо, я вижу…

— Смерть, — закончила за меня Лида.

Я проехал ещё сотню километров, пока, наконец, не встал на обочине рядом с небольшой, затянутой тиной заводью, через которую был перекинут хлипкий деревянный мост.

Мы вышли из машины.

— Красиво, — сказала Лида.

Я кивнул головой.

— А как далеко мы от Москвы?

— Километров двести где-то, — сказал я. — Если сейчас поедем обратно, то успеем вернуться ещё до обеда.

— Я пока не хочу уезжать, — сказала Лида.

— Я тоже, — сказал я и обнял её за плечи.

Пахло сыростью и болотом, деревянные доски под нами скрипели и прогибались, порывистый ветер развевал волосы Лиды.

— Ты серьёзно? — спросила Лида, перегнувшись через хлипкие перила; она улыбалась, глядя, как покачиваются на ветру кувшинки.

— По поводу перевода? — сказал я. — Да, серьёзно. Я не хочу оставаться в технологическом без тебя.

— Но мы ведь всё равно можем встречаться, — сказала Лида. — Даже если я переведусь.

— Я не хочу просто встречаться. Я хочу видеть тебя каждый день. Я хочу быть с тобой.

Лида повернулась ко мне.

— Спасибо тебе! — сказала она.

Она обхватила меня руками за шею и уткнулась лицом мне в плечо. Она плакала.

— Но я никогда себе не прощу, — сказала дрожащим голосом она, — никогда не прощу, если из-за меня ты откажешься от своей мечты.

— А я никогда себе не прощу, если потеряю тебя из-за этой дурацкой работы, — сказал я, касаясь её волос. — Я знаю, чего я хочу.

Мы не вернулись в город к обеду.

Когда мы ехали обратно, уже смеркалось, и на небе, в сгущающейся темноте, загорались первые звёзды.

— Как красиво! — сказала Лида, откинувшись на сидении и глядя в окно.

На следующий же день я сказал о своём решении Виктору. Тот долго смотрел на меня, не говоря ни слова, а потом покрутил пальцем у виска.

— Ты серьёзно? — хмыкнул он. — И всё из-за этой… Вот уж не ожидал от тебя…

Мне захотелось его ударить.

— Это так глупо, — сказал Виктор. — Переводиться сейчас… Ты хоть понимаешь, что уже не сможешь вернуться обратно? Ради чего всё это было? Всё, через что мы прошли?

Я молчал.

— Ты хоть представляешь, сколько ещё будет таких, как она?

Я с трудом сдержал себя, отвернулся и зашагал прочь по коридору. Виктор что-то прокричал мне вслед. Уже у лифтов он нагнал меня и грубо дёрнул за плечо.

Он часто дышал — так, словно пробежал стометровку, — а щёки у него раскраснелись от волнения. Он прижал к груди ладонь, как астматик, пытающийся восстановить дыхание, глухо кашлянул и сказал…

51

— Лида…

— Я же просила не называть меня так.

Я усмехнулся.

— Для вас — это что… превращается в игру?

Таис нахмурилась.

— Это не игра, — сказал я.

Таис не торопилась. Она стояла со шприцом в руке — как медсестра, которая вдруг забыла, как правильно делать внутривенную инъекцию — и смотрела на меня.

Я сидел на кровати.

Меня опять переодели, пока я спал или был без сознания — свежий костюм из грубой синтетической ткани неприятно лип к коже и вызывал зуд во всём теле. Я резко дёрнул правый рукав своей новой куртки, и ломкая ткань затрещала у шва.

— Время от времени мы делаем вам томограмму, — сказала наблюдавшая за мной Таис. — К сожалению, по правилам безопасности это всегда происходит под наркозом.

— Понятно, — сказал я. — И что показала томограмма?

— Ничего, — ответила Таис.

— Отлично! То есть вы делаете свои томограммы, они ничего не показывают, а потом вы наряжаете меня в новый костюм. Наверное, я должен вас за это поблагодарить.

Таис промолчала и открыла свой медицинский чемодан. Мне показалось, что глазок камеры покачнулся из стороны в сторону, пристально следя за каждым её движением.

— Таис! — позвал я. — Честно говоря, я был бы не против увидеть хоть что-нибудь, кроме этих стен. Хотя бы ту процедурную, где вы делаете томограмму.

— Я поговорю об этом, — сказала Таис, заправляя шприц.

— С кем?

— Со своим… — Таис подняла шприц на свет, взяв его двумя пальцами за хромированные кольца, — со своим куратором.

— Ну, конечно.

— Ты мне не веришь?

Таис опустила шприц. Она выглядела уставшей, даже больной — кожа у неё под глазами потемнела, как как после беспокойного сна, а губы стали бесцветными.