— Нет, — прошептала она. — Причём здесь куб?

Я встал с кровати.

— Это такая мелочь, — сказал я, — но ведь и правда… Как он оказался в моём кармане?

Таис смотрела на меня с удивлением и даже страхом.

— Куб? — повторила она, сжимая в руке шприц. — Кажется, я поняла. Ярко-оранжевый куб, из теста? Но какое-то это имеет отношение…

— Дело здесь не в тесте! — перебил я её. — Я не верю в такие совпадения. Кто-то специально подложил мне его, как будто хотел напомнить… напомнить обо вс ём…

Я подошёл к ней вплотную. Она больше не отступала назад.

— Это ведь была ты, Таис? — спросил я. — Или мне лучше называть тебя…

Под потолком что-то зазвенело, я отпрянул от девушки и чуть не упал.

— Прекрати это! — крикнула Таис. — Ты обещал!

— Но как я могу… — начал я.

— Ты обещал, — сказала Таис, — что будешь вести себя… нормально. Или ты хочешь, чтобы мы усыпляли тебя всякий раз, когда нужно сделать инъекцию?

— Хорошо, извини.

Я покорно вернулся на кровать и сел, сцепив на груди руки. Таис недоверчиво поглядывала на меня, сжимая в руке длинный шприц.

— Но зачем ты вообще спросила меня о первом воспоминании? — спросил я.

Таис медленно, точно нехотя приблизилась ко мне.

— Этот твой куб, — сказала она, — наверное, и правда важен. Просто ты делаешь… — она замялась, — неправильные выводы.

— А какие выводы правильные? — спросил я.

Таис подняла над головой шприц и слегка надавила на поршень.

— Пора делать укол, — сказала она.

59

Все говорили о том, что на Венеру всё-таки введут войска. Однако даже спустя две недели после захвата лунной базы по-прежнему ничего не происходило — или же нам попросту ни о чём не рассказывали в новостях. Я тогда почему-то верил, что всё и останется так навечно — автономия Венеры, нерешительное бездействие Земли, — однако Виктор всё время твердил об обратном.

А Лида по-прежнему избегала меня.

Я никак не мог сосредоточиться на учёбе, да и обстановка в институте этому не способствовала. Я подписался на все новостные каналы, в которых писали о кризисе на Венере, начал, как и Виктор, выискивать в сети смехотворные разоблачения и неправдоподобные слухи — лишь бы хоть как-то заполнить саднящую пустоту внутри себя.

О матери я больше ни с кем не говорил.

В учебной части к моей ситуации отнеслись с пониманием и оформили мои недельные прогулы как больничный; Виктор лишь один раз выразил свои неловкие соболезнования и больше не поднимал эту тему. Мы делали вид, что ничего не изменилось, хотя в нашей жизни уже ничего не было прежним.

— По ходу началось, — сказал мне Виктор после того, как мы оба получили одинаковые извещения на суазор — Патрокл был срочно отозван с Марса и вернулся к Земле, спрятавшись в тени Луны.

— Это ни о чём не говорит, — сказал я, хотя сам себе не верил.

Виктор покачал головой с таким видом, словно я уже в десятый раз настаиваю на очевидной глупости, и показал мне экран своего суазора, быстро пролистывая броские заголовки новостей.

Мы сидели на семинаре, и профессор, выглядевший так, как будто его выпустили на поруки из богадельни, оставил, наконец, в покое висящую в воздухе проекцию двигателя Миньковского и покосился на Виктора, свирепо наморщив брови. Виктор продолжал торопливо искать что-то в своём наладоннике. Я толкнул его локтём.

— Молодые люди… — начал профессор.

— Извините, — сказал я.

Профессор потешно надул щёки. Я с трудом сдержал смешок — он походил на нелепого персонажа из комедии положений.

— Я, конечно, всё понимаю, — сказал профессор, — все мы… как на иголках. Но это не повод, — он показал рукой на голограмму, — не причина забывать обо всём на свете. Вы же всё-таки студенты. Не говоря уж о том, — профессор шагнул через призрачную схему двигателя, вздрогнувшую, как мираж, в зыбкой, созданной электронными шторами темноте, — не говоря уж о том, что это попросту невежливо.

— Извините, — повторил я.

Виктор несколько минут нехотя изображал старательного студента, разглядывая голограмму и профессора, прихрамывавшего вокруг неё, разбирая призрачный двигатель резкими взмахами дрожащих рук. Печатные платы распадались на отдельные схемы с неровными, как у частичек паззла, краями и плыли в воздухе, мерцая, медленно растворяясь в темноте. Изогнутые, как в агонии, трубы ускорителя на несколько секунд увеличились в размерах, закрутились вокруг оси, демонстрируя все свои внушительные изгибы, а потом замигали и исчезли, убранные из уравнения, изученные и ненужные.

— Все желающие, — сказал профессор, — все те, у кого нет своих проекторов, могут в любой момент повторно изучить эту схему в библиотеке. Хотя нечто подобное вы можете проделать и через свой суазор. На экзамене…

До экзаменов оставалось ещё несколько месяцев. Виктор открыл суазор.

— Он заметит, — шепнул я, но Виктор меня не слушал.

— Итак, последнее, что вам нужно знать… — продолжал профессор.

— Вот, смотри, — Виктор толкнул в мою сторону наладонник, и тот заскользил, как лист, по нашей парте.

— И что тут? — спросил я.

— Первый же заголовок! — прошипел Виктор. — Ты что, читать не умеешь?

— Да что тут… — повторил я.

Профессор вновь взглянул в нашу сторону, я виновато опустил голову и вернул Виктору суазор.

— Ну что, — сказал профессор, — кто-нибудь готов сейчас заново собрать двигатель — по свежей, так сказать, памяти?

Профессор взмахнул старческой рукой, и под потолком появились прозрачные миражи разобранных частей, платы, электрические цепи, изогнутый змеёй ускоритель.

— Ну, как что? — сказал Виктор. — Про Патрокл, и это… Там целый флот у Луны собирается…

— Молодые люди! — Профессор затрясся, как во время припадка. — Ну, сколько можно вам повторять?! Вы мне уже просто мешаете вести семинар!

— Но… извините… — сказал Виктор. — Просто здесь…

Профессор просверлил Виктора яростным взглядом.

— Выйдите! — крикнул он и ткнул в нас пальцем. — И друга своего заберите! Не хотите слушать, так не мешайте другим.

— Извините, — затараторил я, — простите нас, мы больше…

— Выйдите! — неумолимо повторил профессор.

Меня в первый раз выгнали с семинара.

Виктор, проходя мимо голограммы двигателя, потряс руками — прозрачное трёхмерное изображение затряслось в воздухе и причудливо исказилось, как от ряби волн. Кто-то засмеялся.

— Что за цирк! — прошипел профессор. — Живо! В коридор! Я ещё поговорю о вас с учебной частью!

Мы вышли. Виктор демонстративно хлопнул дверью. В коридоре стояла сонная сумрачная тишина.

— Вот ведь старый хрен! — сказал Виктор.

— А тебе не терпелось прямо! — сказал я. — Посмотрели бы потом… Если он и правда в учебную пойдёт? Мне ещё этих проблем не хватало.

— Да никуда он не пойдёт! — махнул рукой Виктор.

Мы встали напротив мутного, затянутого электронной пеленой окна. Виктор осмотрелся.

Я открыл соцветие. На экране тут же выстроилась развесистая паутина — сотни лиц, сплетённых тонкими нитями в единую сеть. Фотография Лиды, с которой я переписывался больше всех, тут же сама скользнула под мой большой палец, едва я занёс его над экраном. Она так и не изменила её с первого курса — это был всё тот же мутный снимок, на котором она стеснительно отводила глаза.

— Ого, — сказал Виктор, заглядывая мне через плечо, — а неплохо твоя сеть-то выросла! После пяти-то человек.

— Даже страшно представить, какая сейчас у тебя, — сказал я.

— Сейчас…

Виктор тоже полез за своим суазором, однако я не смотрел. Я проверил ленту Лиды — обновлений не было уже несколько дней.

Я нахмурился, подумал несколько секунд, торопливо вбил в поисковую строку "Патрокл" и стал просматривать высыпавшиеся на экран разномастные фотографии кораблей. Однако ничего подходящего не было — на всех снимках огромный линкор выглядел так, словно его вырезали с патриотического военного плаката. Тогда я напечатал в поле для поиска "Патрокл на геостационарной орбите Земли" и — остановился. Я вдруг понял, что этот исполинский корабль перестал быть символом нашей мечты о звёздах, о путешествиях в другие миры. Патрокл стал символом войны.