— Потрясающее смещение по фазе между теорией и практикой, — сказал он. — Сейчас вы истекаете кровью. Рано или поздно вы научитесь получать удовольствие от удара и его парирования, в особенности от удара.

Она видела, что он выражается витиевато, но этот его язык как-то легко наводил на размышления.

Он наклонился вперед;

— Первое правило кабинетной политики, Фреда, заключается в том, что необходимо завести дружеские связи на каком-нибудь высоком месте. В Санта-Барбаре, чтобы уберечь нас от внутренней кабинетной политики, всем присвоен кабинет-министерский статус. Конечно, — добавил он загадочно, — мы все еще не оставляем практику внешней кабинетной политики, помогая нашим друзьям.

— Почему-то, Ганс Клейборг, вы упорно не говорите мне, каков ваш кабинетный ранг.

— Я думал, вы знаете.

— Я заметила, что Гейнор считается с вами, но полагала, что из-за вашей осведомленности в политике. Мне и в голову не приходило, что люди чистой науки могут дойти до… — Она остановилась.

— Таких высот, — закончил он за нее, широко улыбаясь. — Официант, повторите заказ!

Первая порция мартини сделала ее дерзкой:

— Ганс, почему бы вам не переместить куда-нибудь Гейнора и не посадить меня на его место?

— Гейнор — это мой голубок, — он ухмыльнулся. — Я должен помочь ему, чтобы отправить специалиста по энтропии на Флору. Может быть, я проиграю эту битву, но война не прекращается.

— Вы так сильно возбудили его тщеславие этой станцией Чарльза Гейнора, что он… готов пожертвовать мной, чтобы заполучить ее.

— Ну, я вижу, ваша рассудительность не ослабела. Вы готовы для теории Хаммерсмита-Стенфорда?

— Жарьте, Лука, — сказала она, прибегнув к одной из фразочек Полино, и подумала, что ей по-настоящему нравится этот человек с проволочными волосами и рангом кабинет-министра. Пожалуй, она сделала бы его своим первым другом на высоком месте.

Он подождал, пока официант хлопотал вокруг их напитков, затем сказал:

— Хаммерсмит и Стенфорд, два английских психолога-экспериментатора, которые построили искусственный тропический оазис близ Лох-Ю в Шотландии. В этот сад, где в теплом благоуханном воздухе бренчат цимбалы, они помещали в разной степени не вполне одетых девиц и приводили молодых космонавтов, формуляры-объективки которых свидетельствовали об их прежде безудержном либидо, но которые стали ночными шатунами. Девицы и ворковали, и вздыхали, и подманивали их к себе, но все без пользы. Космонавты только таращили глаза на звезды.

Мне особенно запомнился один молодой лейтенант, Ян Харрис, которого в этом саду ожидала невеста. Они собирались пожениться после его первого полета, но он возвратился из рейса повернутым к звездам.

Ганс сделал паузу, катая свой бокал ободком подставки по столу, и Фреда могла поклясться, что его глаза стали влажными.

— Любимая Яна вызвалась помочь ему и поджидала в саду, когда он входил, пяля глаза на звезды. Она не была обнажена в классическом смысле этого слова, но одета дразняще соблазнительно. Когда Ян вошел, она сказала: «Ян, я — твоя Сусанна, и я так одинока».

На какую-то долю секунды его глаза опустились, и он увидел ее. Его ответная реакция была моментальной, очевидной и совершенно нормальной. Но глаза вернулись к звездам, а голос, когда он заговорил, дрожал от страсти: «Сусанна, созвездие Стрельца нынешней ночью видно так ясно, что действительно можно разглядеть лучника».

Ганс допил свою порцию и попросил повторить заказ.

— Что случилось с девушкой? — спросила Фреда.

— Она вышла замуж за другого, лучше приспособленного к невзгодам космоса лейтенантика, который через его отца — тот был адмиралом — попал в космический командный состав, и теперь ее муж — капитан 3 ранга Королевского Космического Флота.

— Почему они не посадили ее на ветку, — вслух изумилась Фреда, — а Яна не привели под это дерево?

— Не думаю, что ошибка была в этом, — сказал Ганс, — но ошибка была. По этой проблеме я переписываюсь с руководителем психиатрического отделения в Хьюстоне. Думаю, что теория Хендфорда-Стаммерсмита шлепнулась на обе лопатки именно в чувственной области.

— Как так?

— Для интеллектуала — и обратите внимание, только самые чувствительные умы поражаются космическим экстазом — главной эрогенной зоной является мозг. Их либидо не сублимированы, а координированы. Интеллектуалы не «влюбляются». Они занимаются исчислением ценностей. Если, например, архитектор проектирует Картезианский Собор, какой-нибудь насильник, прокрадывающийся через его кабинет, не отвлечет его внимание от чертежной доски. Ваш парень Полино, возможно, привлекает вас, но ваше либидо, которое сильнее, чем у большинства людей, сосредоточено на жизни растений. Я утверждаю, что Хаммерфорд-Стенсмит предлагал чувственные приманки без сопутствующей оценки значимости.

— Если у меня сильное либидо, Ганс, почему меня возмущают прикосновения?

— Защитный механизм, засовы, чтобы держать зверя в клетке, дамбы, чтобы направлять поток на социально полезные цели, — он снова выхватил свою счетную линейку и прищурился над ней в том же тусклом свете. — Вы приняли три двойных; согласно моим расчетам, ваш зрительный бугорок должен находиться в равновесии с головным мозгом. Попробуем сыграть в игру «ощущение». Дайте-ка мне вашу правую руку.

Он взял ее правую руку в свою левую и пробежал пальцами вверх и вниз от локтя до плеча обнаженной руки.

— Есть какая-нибудь реакция?

— Гусиная кожа!

— Нормально. Вы немного боитесь щекотки. Теперь через пиджак крепко сожмите мою правую руку вашей левой. Какова она на ощупь?

— Твердая. Вы очень мускулистый.

— Я играю в гандбол… Так, Фреда, закройте глаза и положите на стол вашу правую руку ладонью вверх. Я вставляю указательный и средний пальцы правой руки между указательным и средним пальцами левой и кладу все четыре пальца на вашу ладонь. Теперь слегка охватите эти четыре пальца. Прекрасно! Появилось отвращение?

— Абсолютно никакого!

— Очень хорошо. Так что же вы чувствуете?

— Я чувствую, что мне хочется повторить. Закажите еще по одной, пока я схожу почитать самые последние новости, и прикажите подать в мой номер. Этот буфетчик что-то слишком любопытен!

Впервые в жизни направляясь к автоматам, торгующим противозачаточными пилюлями, она чувствовала себя неестественно жизнерадостной и свободной. Правда, с гравитацией творилось что-то неладное!

Ощущение легкости явилось к ней отчасти вместе с уверенностью, что Ганс Клейборг — это лучший союзник на высоком месте, которого только могла бы желать женщина-администратор. Этот человек — подлинный гений. Он может читать ее мысли. Он умеет манипулировать руководителями бюро по телефону.

Он сумел объяснить теорию Гольдберга ботанику, а руководителю нейропсихиатрического центра указывает на несостоятельность теории Хаммерстанда-Смитфорда. Он обещал научить ее, как выбивать окопавшегося врага из укрепления. Рядом с ним она будет чувствовать себя в безопасности даже под угасающим солнцем. Он-то сможет придумать, как снова зажечь этот светильник. Легонько постучав пальцами, он показал ей, что всю жизнь довлеющая над ней навязчивая идея — всего лишь детская антипатия, даже пусть он и не угадал истинную причину. У нее не осталось ни малейшего сомнения, что этот малый, рано или поздно, появится с пригоршней семян человеко-зерна.

Когда она вернулась, он поджидал ее стоя, и, ведя свою борьбу с гравитацией, заговорил:

— Я перепроверил выкладки под более яркой лампой на стойке и понял, что вы перешли оптимум. К тому же я боюсь услышать, как прислуга постучит в номер, прося разрешения войти. Моей первой реакцией было бы выпрыгнуть из окна, но шестнадцать этажей — это долгое-предолгое падение.

— Что ж, малыш, пойдемте. Но в моем номере действует одно правило… Нет зубов! Вы их сняли. Ганс, вы не потеряли их где-нибудь?

Джентльмен при любых обстоятельствах, он принес со стола ее сумочку и, опуская в нее свои зубы, объяснил: