— Вот куда уходят деньги налогоплательщиков, — прервала его Фреда. — В дырку в земле.

— Семена могут выжить, — продолжал он жевать свою жвачку, — если бы нам удалось изобрести оболочку для человеко-зерна…

— Теперь вы глаголете, как Пол Тестон! — воскликнула она и по настоянию Ганса пересказала, слегка кое-что подправив, теорию Пола о выживании орхидей.

— Мне думается, у него в это время появились кое-какие странности, — заключила она, — но все странности относительны. Человеко-зерно, ха-ха!

— Кстати, о зерне, — сказал Ганс. — Вы слышали об индианке с Севера, которая продавала свои прелести за пять долларов или пинту кукурузных зерен?

— Это звучит, как затравка для шестой порции, — сказала Фреда, — а я уже и так перебрала на одну свою норму — четыре… Уже два часа! Доктор Гейнор может сделать проверку постелей.

— Если Гейнор делает проверку постелей в два часа ночи, — сказал Ганс, поднимаясь, — то Фреде Карон лучше побыть под кроватью.

Они поддерживали друг друга по пути к лифту и внутри него. Из лифта, прежде чем уплыть выше, Ганс пожелал ей доброй ночи. Он говорил, что потеря энтропии потребовала, чтобы он отдался ей целиком. С четвертой попытки ей удалось попасть ключом в замочную скважину, но до постели она добиралась как бы идя галсами против ветра и при этом размышляла о странном открытии: после четырех коктейлей или четырех бокалов вина у нее исчезало отвращение к прикосновениям. А что должно быть после пятой, вяло спрашивала она себя. Обратная реакция?

Она проснулась почти в полдень с чувством отвращения к собственной лени, но потом сообразила, что в Калифорнии еще нет и восьми часов. Все же она поспешила одеться и, спустившись в скоростном лифте на главный этаж, бодро зашагала через холл к обеденному залу. Когда она подошла к кабинету афинян, все трое мужчин были в сборе, но доктор Гейнор беседовал с репортером из «Вашингтон-пост», а Ганс и Джим хмуро поздоровались с ней, едва кивнув. По их мрачному настроению она предположила, что либо Розенталь оказался в состоянии ремиссии своей болезни, либо отказался выступить на их стороне. Это опасение улеглось, когда она услыхала, как Гейнор сказал репортеру, что они очень обрадованы согласием бывшего министра Космических Дел Генри Розенталя высказаться в пользу объявления Флоры открытой планетой. При этом он несколько раз повторил, что какое бы мнение ни высказал Министр, оно будет его собственным и не имеет никакого отношения к мнению Бюро Жизни Экзотических Растений.

Когда репортер поблагодарил Гейнора и удалился, доктор Беркли взял экземпляр вашингтонской «Пост-хоул», лежавший рядом с ним на стуле, и протянул Фреде. Через всю первую страницу крикливо отпечатанной газеты проходили строки заголовка: «Спартанцы призывают Флот бороться против Флоры». Три колонки под заголовком занимал моментальный снимок, на котором были Гейнор и его сторонники, спускавшиеся по трапу самолета, — ее фотограф запечатлел в три четверти оборота, не в самом выигрышном ракурсе — и под ним была подпись: «Портрет четырех ягнят перед стрижкой».

Она пробежала глазами текст. Не кто иной, как адмирал Крейтон, начальник Дисциплинарного Управления Флота, вызвался выступить против открытия Флоры для размещения постоянной научной станции. Его консультантом, прочла она с удивлением, был Филип Баррон, командир «Ботани», космического корабля Соединенных Штатов.

— Почему, ведь капитан Баррон был очарован планетой!

— В этом и состоит ее грех, — сказал Клейборг, — Баррон там был. Если он даже не скажет ни слова — а он, вероятно, и не будет говорить — одно его присутствие нам повредит. Он находится в положении человека, свидетельствующего против собственной жены, из чего без слов ясно, что означенная леди — потаскушка.

— Если Розенталь скажет то же, что он говорил нам с Гансом, — сказал доктор Беркли доктору Гейнору, — я порекомендовал бы вам, Чарльз, нажимать на психологические факторы. Бейте Флот там, где он не сможет дать сдачи.

— Ганс, насколько коротка эта дружба между Розенталем и Хейбёрном, о которой вы говорили? — неожиданно спросил Гейнор.

— Рози изучал юриспруденцию, слушая Хейбёрна в Северной Дакоте, — сказал Ганс, — он был любимчиком Хейбёрна, стал организатором его предвыборной кампании в сенаторской гонке. В порядке благодарности Хейбёрн рекомендовал его на пост министра Космических Дел.

— Что-то вроде отцовско-сыновьей дружбы?

— Именно так, даже больше, Чарли. Хейбёрн чувствует себя ответственным за Рози — за его космическое помешательство, поскольку, по сути дела, Хейбёрн сам отправил его в это страшное черное никуда.

— Хейбёрн предан и кое-чему еще, — вмешался Беркли, — Флоту. Без ремонтной базы Ред-Ривер и взлетно-посадочной площадки Бисмарк Северная Дакота могла бы сматывать манатки и убираться восвояси из этого Комитета.

— А есть еще космический корабль «Хейбёрн», — подсказала Фреда.

— Корабль был назван в честь его сына, — сказал Беркли, — который потерялся в завитке волос Андромеды… А давайте-ка разменяем ферзей! Почему бы золоту спартанцев не противопоставить афинскую красоту, Чарльз? Пусть Фреда представляет нашу сторону.

Гейнор тихонько свистнул:

— Джим, я веду агрессивную игру и не могу позволить себе пойти с единственной козырной карты.

— Если продолжать этот винегрет из метафор, — вмешался Ганс, — то я против того, чтобы мы начинали с выпада правой, потому что, если наш ошеломляющий удар не достигнет цели, мы все окажемся в нокауте на нашей коллективной заднице, а Фреде потребуются новые передние зубы.

— Мне не хочется выставлять доктора Карон перед этим Комитетом, — сказал доктор Гейнор. — Завидев блеск десятицентовика, эти южане теряют свой рыцарский дух… Если нам удастся убедить Хейбёрна, он найдет способ надлежащим образом направить их голоса. Давайте обрушим на них всю мощь ботаники, психологии, энтропии… Вытащим на Свет Божий теорию богадельни доктора Янгблада-. Сразим их вашими идеями, Ганс, о приспособляемости растений на умирающей планете, как о процессе, для нас жизненно важном. Конечно, появление Фреды перед Сенатским Комитетом — это паблисити…

Быстро взвесив суть происходящего, Фреда закончила про себя эту двусмысленную фразу Гейнора. Если она предстанет перед Сенатским слушанием — после чего паблисити обеспечено, она наверняка привлечет к себе внимание министра Сельского Хозяйства, которого это слушание должно заинтересовать. Если она поведет себя достойным образом...

— Доктор Гейнор, какой бы ни была цена веры, она стоит того, чтобы за нее бороться. Поскольку это ходатайство подается от имени Бюро, я не колеблясь готова взять на себя любую обязанность, которую вы, джентльмены, пожелаете на меня возложить в интересах Бюро.

— Вот это девочка! — воскликнул Беркли. — Мы водрузим на нее терапевтическую теорию Янгблада как нашу артиллерию главного калибра и вышвырнем эти линейные коробки Флота вон из Космоса.

— В этом есть логика, — признался Гейнор, — коль скоро наша главная цель — поколебать Хейбёрна эмоционально. Все, что служит победе, оправданно. Если на уме у Фреды не только паблисити, мы это попробуем… Джентльмены, не заказать ли нам выпивку, чтобы провозгласить тост за нашу новую Жанну д’Арк?

— По случаю такого решения, — сказал Ганс, — я закажу «Кровавую Мери».

Замечание Клейборга показалось Фреде каким-то зловещим, а его скрытый смысл возмутил ее. Похоже, Клейборг считает дело потерянным из-за того, что она вызвалась представлять ходатайство Бюро Комитету.

Глава пятая

Фреда не испытывала сценической робости, оглашая перед Комитетом ходатайство Бюро; она держалась достаточно хладнокровно, только не переставала сожалеть, что все время приходится стоять обращенной в три четверти оборота к камерам. В конце концов вся эта атрибутика национальной популярности — юпитеры, камеры и потрескивающие автоматические стенографы — смущала ее гораздо меньше, чем прикованный к ней взгляд бывшего Министра Космических Дел. Розенталь заставил ее задуматься, уж не одни ли сиделки-мужчины работают в Сант-Элизабет.