Отложив в сторону все дела, он 8 ноября написал письмо Мао. Причем отправил его напрямую, минуя Ван Дунсина. Восхвалив «мудрое руководство Председателя», своевременно разоблачившего «коварные планы» перебежчика, он поблагодарил «великого кормчего» за то, что отправил его (Дэна) в Цзянси, где тот «провел ровно два года», и сообщил, что в соответствии с указаниями, «трудясь и учась, [он] перевоспитывал себя, в точности выполняя обязательства, взятые… перед партией». «Лично у меня нет никаких просьб, — заявил он. — Я лишь надеюсь, что наступит день, когда я смогу поработать для партии — конечно, я имею в виду техническую работу. Со здоровьем у меня пока все хорошо, и я еще мог бы потрудиться несколько лет, прежду чем уйти на пенсию… Я хотел бы сделать что-нибудь, получить возможность исправить частицу допущенных мной ошибок… Я искренне, от всей души желаю Председателю безграничного долголетия! Ваше здоровье и долголетие — величайшее счастье для всей партии, всего народа!»280
А в это время в соседней комнате лежал его старший сын, наполовину парализованный, и рядом была жена, у которой в последние годы то и дело поднималось давление. Думал ли тогда Дэн, что сочиняет благодарственное письмо человеку, по вине которого его дорогой Толстячок стал инвалидом, жена — гипертоником, а дочери и младший сын претерпевали моральные и физические муки в сельских районах? Понимал ли, что виной всему, что творилось с ним и его семьей, да и со всей страной, были не столько Цзян Цин и Линь Бяо, сколько сам «великий» Мао? Трудно сказать. Ни с домашними, ни с кем-то другим он в то время это не обсуждал. А что творилось в его душе, кто знает?
Казалось, он уже давно достиг дна в изъявлении верноподданнических чувств своему мучителю, однако это послание превзошло все остальные. Дэн старался воспользоваться ситуацией для возвращения в строй, а о таких рудиментах, как человеческое достоинство, гордость и принципиальность, не вспоминал. Лицемерная изворотливость стала частью его характера — за долгие годы политической жизни. Даже любящая дочь признает: «Политика и тогдашняя обстановка вынуждали его заниматься неискренним самобичеванием… Сколько лет он не мог говорить то, что хотел… но вынужден был говорить то, чего не хотел». В общем, действовал «вопреки… совести и убеждениям»281.
Письмо было отправлено, но ответа опять не последовало. Мао тоже себя тогда плохо чувствовал: из-за предательства «близкого соратника» впал в апатию, перестал что-либо делать, молчал и сутками не выходил из спальни. Он очень одряхлел, все время кашлял, жаловался на головные боли и тяжесть в ногах. У него тоже повысилось давление и то и дело пошаливало сердце.
Но письмо Дэна он хоть и не сразу, но прочитал. И оно ему понравилось. Он вообще стал сентиментален. Бегство Линь Бяо настолько подкосило его, что он вдруг начал испытывать ностальгию по друзьям боевой молодости, многие из которых, как и Дэн, по его же собственной воле оказались в опале. Он очень огорчился, узнав, что 6 января 1972 года скончался маршал Чэнь И, тоже немало испытавший в период «бури и натиска» «культурной революции». Невзирая на протесты врачей и плохое самочувствие, Мао как был, в домашнем халате, лишь набросив на плечи пальто, отправился выразить соболезнование его вдове. А встретившись с ней, к немалому удивлению присутствующих, заявил: «Если бы заговор Линь Бяо удался, нас всех, стариков, прикончили бы». После этого он вспомнил и о Дэн Сяопине, заметив, что вопрос о нем относится к противоречиям «внутри народа»282.
Слова Мао имели большой смысл. Все помнили, как Линь Бяо в августе 1966 года отнес вопрос о Дэне «к категории борьбы между нами и нашими врагами». В этой связи заявление Мао можно было рассматривать как фактическую реабилитацию «каппутиста № 2». Чжоу Эньлай тут же попросил родственников Чэнь И распространить «откровение» «великого кормчего», чтобы оно стало известно общественности.
И все же формальное прощение Дэну пришлось ждать еще целый год! Мао возвращал его в строй постепенно. Через месяц, в феврале 1972 года, Дэна уведомили, что он восстановлен в организационных правах члена партии. Это означало, что он уже не считается под арестом. В апреле его младшим детям, Маомао и Фэйфэю, разрешили учиться в университетах. А в мае старый член партии генерал Ван Чжэнь, бывший глава Синьцзяна, пользовавшийся расположением Председателя, передал Маомао слова вождя, сказанные на похоронах Чэнь И. «Скажи своему папе, — объявил он, — что его проблема непременно будет решена… Твой папа должен возвратиться к работе!»283 Дэн понял: надо сделать еще один шаг навстречу «великому кормчему», чтобы окончательно его умаслить. И он написал ему еще одно письмо, 3 августа 1972 года.
На этот раз он будто подводил итог самобичеванию, давая понять, что всё до конца продумал, осознал, сделал выводы. «Я совершил множество ошибок, — писал он. — …Источник моих ошибок — в том, что я отошел от масс, от практики, не преодолев коренным образом мелкобуржуазного мировоззрения». Он признавал, что «самой большой [из] допущенных им в прошлом [ошибок]» была та, что он «не держал высоко великое знамя идей Мао Цзэдуна». В результате, подчеркивал он, «я… дошел до того, что вместе с Лю Шаоци выдвинул контрреволюционную буржуазную реакционную линию. Как Генеральный секретарь, я плохо вел работу, не докладывал своевременно обо всем Председателю и совершил ошибку, создав независимое королевство». Дэн вновь покаялся в том, что в начале 1960-х годов поддержал семейный подряд, а также заявил, что не может простить себя за то, что верил Пэн Чжэню и иже с ним. При этом он выразил глубокое удовлетворение от того, что «великая пролетарская культурная революция разоблачила и раскритиковала» его самого: «Это надо было сделать, тем самым она [революция] спасла такого человека, как я».
В общем, он дал понять, что плохим был только в прошлом, а теперь, «перековавшись», превратился в сознательного члена партии. «Я мог бы выполнять какую-нибудь техническую работу (например, по обследованию или изучению [положения в стране]), — повторил он то, что уже писал Мао. — Никаких других пожеланий у меня нет. Я спокойно жду указаний Председателя и ЦК. От всего сердца желаю Председателю безграничного долголетия!»284
И Мао наконец остался доволен. То ли действительно поверил Дэну, то ли продолжал сентиментальничать. Через 11 дней он наложил резолюцию на его письме: «Товарищ Дэн Сяопин совершил серьезные ошибки. Однако его следует отличать от Лю Шаоци. 1. Он в Центральном советском районе подвергся критике, будучи одним из четырех преступников, которых тогда именовали Дэн, Мао, Се и Гу. Он был главарем так называемых маоистов… 2. У него нет проблем в прошлом. Он не капитулировал перед врагом. 3. Он хорошо помогал товарищу Лю Бочэну, у него есть боевые заслуги. Кроме этого, никак нельзя считать, что он не сделал ничего хорошего после того, как мы вошли в города. Например, он возглавлял делегацию на переговорах в Москве и не согнулся перед советскими ревизионистами. Кое о чем из этого я говорил и раньше и сейчас повторяю еще раз»285. После этого даже Цзян Цин заговорила о необходимости «восстановить» Дэна «во всех должностях в соответствующее время», поскольку он «закалился, пройдя тяжелый путь борьбы-критики-перестройки»286.
Теперь возвращение Дэн Сяопина стало лишь формальностью. Но его ускорило несчастье: в январе 1973 года состояние здоровья Чжоу Эньлая резко ухудшилось. Еще в мае 1972 года Чжоу был поставлен предположительный диагноз — рак мочевого пузыря, а вот сейчас он подтвердился. Заменить премьера было некому. Только Дэн с его опытом и энергией, знаниями и организаторскими способностями мог взять на себя работу по руководству народным хозяйством. По крайней мере разгрузить Чжоу. И Мао дал в конце концов приказ вернуть во власть бывшего «каппутиста».
Девятнадцатого февраля 1973 года Дэн и Чжо Линь с чадами и домочадцами покинули «Особняк генерала». Провожали их рабочие тракторных мастерских. Чжо Линь угощала их мандаринами и засахаренными фруктами287.