Дело в том, что Киссинджер всячески пытался склонить Пекин к военному союзу против Москвы, а Чжоу действительно не вполне решительно отстаивал независимый курс КНР16. В данном случае премьер проявлял излишнюю дипломатичность и вместо того, чтобы осадить чересчур напористого госсекретаря, давал тому понять, что его предложение может быть принято, но при условии, что «никто не почувствует, что мы союзники»17. Через своих ближайших сотрудниц, внучатую двоюродную племянницу Ван Хайжун и заведующую отделом МИДа Нэнси Тан (Тан Вэньшэн), служивших посредницами между ним и членами руководства, Мао тут же передал членам Политбюро, что, с его точки зрения, Чжоу пошел на военное сотрудничество с США, согласившись на то, что американцы прикроют КНР «ядерным зонтиком». Ничего такого, конечно, Чжоу не делал (он вообще не мог сам принимать решения), но Мао страшно раздражился. «Есть люди, — брюзжал он, — которые хотят дать нам взаймы зонтик, но мы этого не хотим»18.
Что делать? Он и раньше-то был подозрительным, а тут в связи с болезнью совсем перестал кому бы то ни было доверять. По его требованию поведение Чжоу, а заодно и Е Цзяньина несколько раз рассматривалось в Политбюро, где, конечно, Цзян Цин и ее клевреты не постеснялись обвинить опечаленного премьера в «предательстве» и «правом оппортунизме». Цзян Цин даже заявила, что в партии отныне имеет место очередная «борьба двух линий». Это было равносильно смертному приговору.
Все присутствовавшие должны были принять участие в осуждении, отмолчаться никто не мог. Один за другим люди вставали и поносили Чжоу и Е, несмотря на то что многие были членами их фракции. Дошла очередь и до Дэна. И он не моргнув глазом присоединился к общему хору. А что еще оставалось делать? Таковы были правила партийной «этики». Он начал издалека, как будто бы даже защищая Чжоу. «О международных и межгосударственных отношениях нельзя судить по одним переговорам и одной какой-нибудь фразе, надо исходить из общей обстановки», — сказал он. Но тут же, не переводя дыхания, добавил: «Что касается нынешней ситуации, то надо говорить о большом сражении. Но к нему еще не готова ни одна сторона, в особенности же не готовы США и СССР. Однако, если по-настоящему вести битву, нельзя бояться. Мы в прошлом одолели японских агрессоров, имея только „чумизу и винтовки“, и сегодня сможем [всех] победить с помощью тех же „чумизы и винтовок“». После этого, повернувшись к Чжоу, заключил: «Вы находитесь в одном шаге от Председателя. Для всех остальных Председатель вне досягаемости, хотя мы и видим его. Но вы его не только видите, но и можете с ним беседовать. Надеюсь, вы и дальше будете помнить об этом»19.
Все это означало, что Дэн тоже осуждает Чжоу за «отказ» от независимой и самостоятельной внешней политики Китая, то есть за то, что тот, «боясь» империалистов, «склонился» на одну сторону — к союзу с США против СССР и даже не доложил вовремя «великому кормчему» о результатах переговоров.
Узнав о том, что Дэн не отмолчался, проявив партийную принципиальность, Мао пришел в восторг. «Я знал, что он выступит, — в волнении сказал он. — Его не надо подталкивать, он сам выступает»20.
В итоге этот важнейший тест Дэн прошел. Но на Чжоу вся эта вакханалия произвела тяжелое впечатление. «Он был раздавлен душевно и физически, — пишет один из его биографов. — Он потерял аппетит и сон»21. Два года спустя, после того, как страсти давно улеглись, а Чжоу оставалось жить совсем немного, к нему в госпиталь пришел заместитель министра иностранных дел Цяо Гуаньхуа — извиняться за то, что тогда, в ноябре 1973 года, принял участие в его травле. Умудренный опытом Чжоу, находившийся в полшаге от смерти, спокойно ответил: «Ты не мог контролировать ситуацию. Все выступали. Ты работал со мной не один десяток лет, особенно по американскому направлению. Как бы ты мог сорваться с крючка, если бы не выступил? И вообще идеальных людей не бывает. Почему я должен быть выше критики?»22
Чжоу прекрасно всё понимал. Ему самому «приходилось говорить и делать много такого, что было против его воли»23. В марте 1968-го, например, он не только не смог спасти от заключения в тюрьму свою приемную дочь Сунь Вэйши, известного театрального режиссера, которую ненавидела Цзян Цин, но и сам, опасаясь прослыть нелояльным, подписал ордер на ее арест! Бедная Сунь скончалась от пыток в тюремной камере через семь месяцев. Тогда же, в 1968-м, он подписал ордер и на арест собственного младшего брата Чжоу Эньшоу, посаженного в тюрьму только за то, что он был другом старшего брата жены Лю Шаоци24.
То, что Чжоу сказал Цяо Гуаньхуа, он мог бы адресовать и Дэну, если бы тот тоже пришел просить прощения. Но Дэн с извинениями не явился. Он знал не хуже Чжоу, что в Компартии Китая мог быть только один глава, воле которого подчинялись все. Безоговорочная преданность Председателю подменяла прочие чувства: верность, дружбу, любовь, порядочность. К чему же просить прощения?
Тем более что в начале декабря Мао, довольный результатами новой проработки Чжоу, уже атаковал Цзян Цин: за чересчур резкое осуждение премьера. Он, в частности, объявил ошибочным ее утверждение, будто в партии имела место очередная «борьба двух линий». «Так говорить нельзя», — заметил он, добавив, что Цзян Цин, похоже, «не терпится» захватить власть. Тогда же он отверг просьбу жены включить ее и Яо Вэньюаня в состав Постоянного комитета Политбюро25.
После этого в положении Дэна произошли резкие изменения. Уже через три дня после завершения «истории с Чжоу», 12 декабря, Мао лично созвал новое совещание Политбюро, на котором предложил ввести Дэна в состав этого высшего партийного органа официально. Кроме того, сказал, что от своего имени и от имени Е Цзяньина просит собравшихся утвердить Дэна членом Военного совета ЦК. При этом, обращаясь к Дэну, пошутил: «Если говорить о тебе, то ты как человек мне нравишься. Между нами есть и противоречия, но в девяти случаях из десяти их нет, есть только в одном случае. [Иными словами], девять пальцев здоровые, один больной».
Чуть позже Мао представил Дэна членам Политбюро уже в качестве их неформального начальника «Генерального штаба» (имелось в виду, что поскольку в Политбюро нет больше должности заведующего Секретариатом, Дэн опять будет исполнять эти обязанности). «Некоторые его побаиваются, — добавил Мао, — но он действует довольно решительно. Если оценить всю его жизнь, то ошибки и заслуги распределятся в соотношении 30 к 70. Он ваш старый начальник, я попросил его вернуться». Взглянув на Дэна, он вновь пошутил: «Эй, ты! Люди тебя побаиваются. [Но] я скажу тебе пару слов: „Будь тверд внутри и мягок снаружи, скрывай иголку в вате. Внешне будь поприветливее, а внутри — крепким, как сталь. Прошлые же ошибки постепенно изживай. Не ошибается тот, кто ничего не делает. А когда работаешь, всегда ошибаешься. Но если совсем не работать, это и есть ошибка“»26.
Разумеется, оба его предложения (о включении Дэна в Политбюро и в Военный совет ЦК) были приняты единогласно. И в конце декабря Мао представил Дэна уже членам Военного совета: «У нас в партии были люди, которые, не делая ничего, умудрялись совершать ошибки, а Дэн Сяопин занимался делами и совершал ошибки; однако он очень хорошо провел самокритичный анализ в период, когда имел возможность подумать о совершенных им поступках, и это доказывает, что у него было достаточно смелости как для того, чтобы делать ошибки, так и для того, чтобы признать и исправить их». И далее: «Если говорить о нем, то он мне нравится. Он еще хорош, когда дело идет о сражении!» В заключение Мао повторил полюбившуюся ему шутку: «По-моему, внешне он мягок, как хлопок, а по своей натуре острый, как игла»27.
Доверие Мао, конечно, окрыляло, особенно в связи с тем, что Председатель только что ослабил позиции не только Цзян Цин, но и самого Чжоу. Все это давало возможность надеяться на новый и быстрый карьерный рост. Ведь Дэн, как мы могли убедиться, был всегда человеком Председателя и, судя по отзывам осведомленных людей, не принадлежал не только к фракции леваков, но и, «строго говоря… к группировке Чжоу». На самом деле Чжоу Эньлай больше нуждался в нем, чем он в Чжоу28. Наиболее тесные связи Дэн по-прежнему имел с командным составом Народно-освободительной армии Китая, с Е Цзяньином, другими генералами и офицерами, с которыми прошел по дорогам антияпонской и гражданской войн29. А с Чжоу и его технократами из Госсовета он в основном поддерживал деловые отношения, примыкая к ним главным образом потому, что ни ему, ни им было не по пути с Цзян Цин и ее леваками. «Великого кормчего» оба, и Дэн и Чжоу, боготворили, но анархию «культурной революции» единодушно хотели прекратить — для того, чтобы вывести КНР в число передовых стран. Борьба фракций в Компартии Китая продолжала разгораться.