– Давай! – сказал Санджит. – Сначала я, потом ты.

Арун невольно отступил.

– Я не смогу!

– Тогда оставайся здесь.

Впоследствии Арун с трудом мог воспроизвести, как ему удалось сделать то, чего он никогда прежде не делал. Он помнил только, что дождь хлестал так, что было невозможно вдохнуть, помнил предательское натяжение готовой оборваться веревки и собственный страх, липкий и неотступный.

Санджит ждал снаружи. Вдвоем они обогнули стену. Навстречу из темноты выступили какие-то люди, они держали в поводу оседланных лошадей.

– Верхом ездить умеешь? – спросил Аруна Санджит.

– Нет.

– Тогда садись сзади и держись за меня.

Они летели вперед, будто на крыльях, несмотря на ураганный ветер и тьму. Арун различал толпу всадников, сопровождавших Санджита, и именно тогда ему впервые пришло в голову, что на самом деле его спутник гораздо могущественнее, чем казалось на первый взгляд.

Когда Арун почти потерял силы, они добрались до какой-то деревни. Санджит привел его в чью-то хижину; стянув с себя ненавистную тюремную одежду, Арун рухнул на циновку и погрузился в мертвый сон.

Он столь внезапно очнулся, что ему почудилось, будто его откуда-то вырвали. Должно быть, он проспал очень долго, потому что чувствовал себя отдохнувшим. Молодой человек обрадовался, увидев возле изголовья полосу чистой ткани, и, обмотавшись дхоти, вышел из хижины.

Деревня стояла у подножия горы. Увитые ползучими растениями домики выглядели весьма живописно. Кругом простирались поля, зеленели омытые дождем деревья, меж которых протекал ручей. Круторогие буйволы неторопливо тянули за собой соху. Светило солнце, заливались пением птицы. Именно так и должна была выглядеть долгожданная свобода.

Умытый, причесанный и переодетый Санджит сидел в саду вместе со своими людьми перед циновкой, на которой были расставлены давно позабытые Аруном яства.

Увидев рыбу, покрытую золотистой корочкой, под которой сверкало белое мясо, горку приправленного горчичным семенем рассыпчатого риса, юноша почувствовал, что возрождается к жизни.

Он обрадовался возможности привести себя в порядок. Ему выдали все, что нужно, даже кусок настоящего английского мыла.

Арун наконец увидел свое лицо. Правую щеку пересекал тонкий шрам, но его поразило не это. Его глаза больше не были глазами Кришны; теперь их взгляд не пленил бы ни деревенскую девушку Приянку, ни кого-либо другого: он мог только отталкивать и пугать.

Арун вернулся к Санджиту. Того окружали воины в традиционной индийской одежде, но вооруженные английскими винтовками новейшей системы «Ли-Энфилд».

Взяв себе порцию рыбы и риса, Арун сел в стороне. Он старался держаться незаметно, но Санджит быстро нашел его взглядом и, подозвав к себе, без колебаний спросил:

– И каков твой план?

Было ясно, что Арун должен немедля раскрыть свои карты. Выслушав собеседника, Санджит произнес нечто неожиданное:

– Но это бесчестно.

– Разве это так важно в данном случае?

– Это важно всегда.

Арун вздохнул.

– Я был на опиумной фабрике, которая принадлежит Флоре Клайв, и могу заверить, что это место превращает людей в скот. Работая там, я почти поверил в то, что в Индии до сих пор существует рабство.

– Оно никуда не исчезло, – сказал Санджит и задумался. Потом промолвил: – Говоря о бесчестье, я имел в виду не старуху, а девушку.

– Если сделать так, чтобы она не пострадала…

– Физически она не пострадает в любом случае. Но наверняка сильно испугается.

– Она знает меня, – сказал Арун. – И я ей все объясню.

– Я должен подумать, – медленно произнес Санджит. – Война с англичанами толкает меня на поступки, каких я прежде не совершал, потому что они превратили мою страну в пустыню, где нет ни закона, ни порядка, ни чести, а правит только нажива. Но я хотел бы знать, почему на это способен ты. В чем причина?

Аруну не было смысла задумываться о том, почему и как его счастье переродилось в горе, а отчаяние переросло в ненависть. Он ответил коротко и просто:

– Я тебе рассказывал. Потеря любимого человека.

– Нам не до любви, мы воюем, – жестко произнес Санджит. – И если ты хочешь остаться с нами, тебе придется научиться тому, что умеем мы. Стрелять, ездить верхом. Тебе будет нелегко, поскольку все мы владеем этим с детства, а у тебя очень мало времени.

– Я готов, – ответил Арун, и ему пришлось подтвердить свои слова делом.

Со стрельбой вышло просто. Глаз у него оказался метким, а рука на удивление твердой. Другое дело – кони. Едва Арун садился в седло, его тут же обдавало холодом или обжигало жаром. В груди было пусто, а стук лошадиных копыт отдавался в животе, и ему чудилось, будто он с трудом удерживается на краю пропасти. Но он учился чему-то новому, и это отвлекало его от тоски. Извечной, неистребимой тоски по Соне.

В блеклом свете занимавшегося дня бесцветное небо сливалось с водной гладью. Торговцы только-только начали раскладывать на берегу свой товар: большие и маленькие, однотонные и пестрые, гладкие и игольчатые, словно хранящие шум и прохладу речных волн раковины, гроздья зачаровывавших блеском и красотой узоров украшений, глиняные и металлические изваяния богов.

Сюда же приковыляла старуха, продающая корешки, порошки и травы, которые, по ее словам, могли погасить огонь и остановить воду, оживить мертвого и извести соперника.

Сона прошла мимо, не глядя на нее: снадобья этой колдуньи не помогли ей изгнать из чрева нежеланный плод.

Молодая женщина выглядела измученной: минувшей ночью она родила девочку. Ей помогли соседки-нищенки, и она приняла их заботу, не задумываясь о том, из какой они касты.

Девочка жалобно пищала, но Сона не собиралась давать ей ни капли своего молока. Это маленькое существо являлось живым свидетельством ее невольной измены мужу, насилия над ее телом, ее унижения и позора, и его следовало лишить возможности оставить на земле хотя бы какой-то след. Молодая женщина собиралась исполнить этот долг спокойно и сурово, без страха перед наказанием, без угрызений совести.

Утро выдалось безветренным, тихим. В этот час на берегу реки не было слышно других звуков, кроме монотонного плеска воды и криков птиц в небесной вышине.

Сона погрузила девочку в Ганг. Она бесстрастно следила за тем, как крохотное личико скрылось под мелкими волнами, как почти невесомое тельце без единого звука ушло на дно.

Всему рано или поздно приходит конец. Слишком многое в этом мире исчезает без следа, распадается, не оставляя после себя даже тени. Ганг безропотно принял едва начавшее жить существо. Потому что Сона сочла его лишним на этой земле. Потому что она решила возложить на невинное создание вину за козни своей судьбы и жестокость других людей.

Глядя на воду, Сона ощущала себя пустой оболочкой, без воспоминаний, без чувств. Арун, которого она повстречала на этом берегу, Ратна… их будто никогда и не было в ее жизни. Как и ребенка, которого она только что утопила. Она была свободна… от всего. Осталось повернуться спиной к Гангу и подняться по гхатам навстречу… чему?

Прошло с полминуты, прежде чем Сона осознала, что она натворила.

Молодая женщина погрузила руки в реку, но никак не могла найти тельце девочки. Где же она?! Сону охватила такая паника, какой она не испытывала ни разу в жизни.

Неподалеку худые голоногие, прокопченные солнцем мужчины в ветхих дхоти переворачивали лодки и сталкивали их в воду. Сона бросилась к ним.

– Там мой ребенок! Я уронила его в реку! Помогите!

Двое индийцев побежали за ней. Они шарили по дну, а молодая женщина неподвижно стояла, прижав руки к груди и не веря в чудо.

Мужчины достали девочку. Она была маленькой, милой, нежной и… посиневшей, с печально закрытыми глазами и скорбно изогнутым крошечным ртом.

Индийцы принялись что-то делать, тогда как Сона была готова рвать на себе волосы.

Потом они вложили ребенка ей в руки. При мысли, что ей придется похоронить его, вновь опустив в воду, Соне хотелось завыть. Но крошка порозовела и… задышала. А потом разразилась упрямым и громким плачем.