– Каков наглец! – воскликнула Флора, на всякий случай вскрыв и прочитав письмо прежде, чем отдать его племяннице.
Грейс думала о другом: о своих мечтах, которые только вчера цвели и сверкали, тогда как сегодня поблекли и умерли.
Несколько часов назад обрамленные цветочными гирляндами розетки на потолке, поблескивающие золотом медальоны на стенах, пушистый и яркий ковер под ногами вызывали в ней раздражение и усиливали горе, а сейчас ей было все равно. Ей больше не хотелось смахнуть на пол изящные безделушки с консолей и шифоньерок и разбить вазы с цветами. Пусть все остается как есть: прошлого не вернешь и ошибок уже не исправишь.
– Он втоптал твои чувства в грязь! – заключила Флора.
– Он просто последовал своим.
– Ты столь великодушна?
– Нет, я его не прощаю.
– Нельзя позволять так обращаться с собой! – подхватила Флора. – Хочешь, я его уничтожу? Это в моей власти.
– Я не желаю мстить. Если он заслуживает наказания, пусть это сделают Бог или судьба.
– В подобном случае не стоит уповать на Бога. У него свои представления о справедливости.
Флора чувствовала себя уязвленной тем, что какой-то бедный молодой офицер посмел обмануть ее и унизить. Теперь ее имя и имя ее племянницы трепали по всему городу.
Грейс не интересовало, что скажут люди. Она была озабочена своим внутренним состоянием, своей судьбой.
Выйдя из комнаты, девушка увидела, что нигде не осталось и следа несостоявшегося свадебного приема. Грейс так и не узнала, куда подевались изысканные яства и что Флора сказала гостям. Гуляя по саду, вдыхая жаркий воздух, насыщенный ароматом фиалок, бугенвиллей и роз, она вспоминала Англию и говорила себе, что ни там, в пансионе для бедных девушек, ни здесь, в Индии, в богатом особняке тетки, она не была и не будет хозяйкой своей судьбы.
Спустя несколько дней Грейс отправила подруге короткое письмо:
«Дорогая Эйприл! Спасибо за поздравления, но свадьба не состоялась по вине моего, теперь уже бывшего, жениха. Мне слишком больно об этом рассказывать, потому позволь опустить подробности. Напишу лишь, что если я и любила Джейсона Блэйда, то далеко не всем сердцем, как и он меня. У нас мог бы получиться хороший союз, но не более того. Возможно, этот брак устроил бы меня, но не Джейсона. Если даже наши пути проходят очень близко, они никогда не смогли бы слиться в один. Мне лишь непонятно, почему у него не хватило храбрости вовремя отменить свадьбу? Ведь его самого когда-то бросила невеста, но она заранее и честно написала об этом.
Ты не поверишь, Эйприл, но я тоскую по Лондону, по тем временам, когда мы жили в пансионе. Здесь у меня нет ни одного близкого человека. Что толку в богатстве? У меня не осталось никакой надежды на то, что я кого-либо полюблю и что кто-то полюбит меня. Твоя подруга Грейс».
– На каждом этаже находится по два коридорных надзирателя, на центральном посту сидит дежурный, а на вышках – часовые, – сказал Санджит.
– Мне кажется, нам не удастся сбежать без посторонней помощи, – заметил Арун.
Собеседник не ответил, как случалось уже не однажды. Аруну всегда казалось, что он знает намного больше, чем говорит.
Стояла жаркая, влажная, душная ночь. До того времени, когда раздастся привычный грохот отворяемых и запираемых металлических дверей, оставалось несколько часов, а сейчас лишь кто-то где-то кашлял, храпел или стонал.
– Что мне делать с куском жести, который ты мне передал? – спросил Арун.
– Если его наточить, он станет острым как бритва.
– А как это сделать?
– Шлифовать о стену. Только осторожно, пока в коридоре никого нет.
– А что потом?
– Не спеши. Сначала надо сделать эту работу.
Аруну нравилось, что Санджит умеет внушать человеку спокойствие и уверенность в себе, равно как подчинять чужую волю.
Он рассказал, что англичане отняли у клана, возглавляемого Дамаром Бхайни, почти всю землю, потому что раджпуты не смогли предъявить на нее документы, а то, что осталось, обложили непомерным налогом – даже пустоши, на которых ничего не росло.
– Какие документы, если клан владел землей на протяжении многих веков! – в сердцах заметил Санджит.
Арун понимал, что, если он хочет отправиться вслед за этим человеком, ему придется идти неведомо куда и заниматься неведомо чем, но это его не пугало. С некоторых пор мало что вызывало в нем истинное волнение.
Вспоминая о Соне, он думал о том, что значит ощущать опьяняющий трепет любви и жизни, иметь все и в то же время всегда чего-то желать. Сознание того, что такое никогда не повторится, превращало его сердце в камень.
Ему наконец сообщили приговор: повешение. Никакого суда не было – в отношении индийцев, совершивших преступление против англичан, этим никто не утруждался. Все должно было произойти тут же, в тюремном дворе, а когда – об этом Аруну никто не собирался заранее докладывать.
– Мой приговор будет таким же. При аресте я убил нескольких англичан, так что мне не миновать смерти, – сказал Санджит.
Арун был поражен услышанным: этот раджпут был истинным воином!
Приближалось утро. Скоро послышится тяжелый металлический скрежет, а затем – лязг отпираемых дверей, громкая ругань надзирателей и приглушенный гул голосов заключенных, в котором невозможно разобрать отдельных слов.
Арун принялся потихоньку точить пластинку, рискуя привлечь внимание коридорного надзирателя странным шуршанием. Молодой человек понимал, что он нужен соседу постольку-поскольку, если нужен вообще. Он боялся выдать свой план, потому что Санджит вполне мог воспользоваться им в одиночку.
Через несколько дней, когда все было готово, Санджит сказал:
– Теперь надо дождаться ненастной ночи.
Арун подумал о муссонах – воистину божьем даре, когда льющиеся с небес потоки воды поили изнывающую от жажды землю и все живое на ней. Прежде он, как и другие индийцы, с радостью встречал это время, но теперь вспоминал, что в период дождей погибла Сона.
Ливень начался тогда, когда должен был начаться, и, слушая стук капель по крыше, вдыхая врывавшийся в оконце прохладный воздух, Арун думал о единственном оставшемся у него желании: не доставить Флоре Клайв удовольствия осознать, что он окончательно повержен. Хотя чаще всего ему казалось, что это действительно так.
Когда наступил вечер и он увидел в зарешеченном окне мятущееся небо, у него то ли от страха, то ли от ожидания перемен перехватило дыхание.
Санджит сказал Аруну, что надо делать. И хотя дальше им предстояло действовать вместе, выйти из камеры он должен был сам. В этом ему никто не мог помочь, и молодой человек надеялся, что на этот раз он сумеет справиться.
Когда раздался грохот отпираемого засова, Арун напрягся, сжав в руке кусок жести. Раздавая ужин, надзиратели заодно проверяли, все ли в порядке в камере.
За месяцы заключения Арун зарекомендовал себя как достаточно смирный заключенный, потому надзиратель не проявлял особой бдительности. Мысленно померявшись с ним силами, молодой человек пришел к неутешительным выводам. Арун был полон сомнений: даже если удастся выбраться в коридор, здесь слишком много дверей, слишком много решеток и сторожей! Вместе с тем он убеждал себя, что следует попытаться, в противном случае его жизнь не будет иметь никакой цены.
Когда надзиратель поставил на пол миску с баландой и для порядка осмотрелся по сторонам, Арун набросился на него и схватил за шею. Это была не тонкая старушечья шея Флоры Клайв, а шея крупного, сильного мужчины, и все же Арун не позволил себе разжать руки, а как можно увереннее прижал к коже надзирателя острие жестянки.
– Дай мне выйти отсюда, иначе я тебя зарежу.
Возможно, сыграла роль внезапность нападения, и у него все получилось. Выскочив в коридор и заперев дверь, Арун встретил Санджита. Вероятно, тот хорошо знал план тюрьмы, потому что, не мешкая ни секунды, устремился вперед.
Из-за ненастья большинство охранников сидело по своим углам. На вышках тоже было тихо. С ближайшей стены свисала веревка, по которой им предстояло забраться наверх.