В последние месяцы я питалась особенно качественно, не жалея времени на приготовление супчиков и кашек, если не шла в ресторан. Я сварила себе очень полезную похлебку из зерен и мягких приправ, запила ее теплым чаем без лимона. Хотя всю жизнь до этого лета хлебала кипяток и бросала в него лимон. На улице стояла прекрасная погода, но выходить никуда не хотелось. Я легла на широкую кровать и включила радио. С вечера я запланировала поездку в Уимблдон — хотелось взять пару уроков тенниса на знаменитых травяных кортах, которых я еще в жизни не видела, кроме как по телевизору. Но теперь почему–то я валялась и чувствовала, что мне все равно. И ухаживания солидного пакистанца с курсов, хозяина компании, торгующей растительными маслами. И великолепие летнего Лондона. И дежа вю. И возвращение в Россию. И книжки, которых я в последнее время и так почти не читала. И я сама себе. Никаких эмоций, мне все равно, и ничего уже не будет по-настоящему важно, и ничего уже не будет лучше и светлее, чем это сладкое одиночество, за которым последует неминуемая старость.

Усилием воли я оторвала себя от постели, причесалась, накрасилась. Обратила внимание на то, что действую вообще без мыслей, как автомат. В принципе, этого я раньше и добивалась. Взглянула на часы — было поздно ехать в Уимблдон, да и времени на тематическую экскурсию почти не оставалось, разве что на обзорную экскурсию по городу. Я оделась в новые джинсы от DKNY, блузу с широким рукавом от Kookai, выбрала туфельки со средним каблуком Prada и сумочку Burberry, — все таки, находясь в Англии, мне хотелось проявить уважение к ней, включая в свой наряд хоть какие–нибудь детали от местных брендов.

Прошлась пешком до станции тьюба, опустилась под землю, проехала до Трафальгарской площади, откуда обычно стартовали самые общие экскурсии на даблдеккерах с открытым верхом. Купила билет, некоторое время постояла в раздумьях: не замерзну ли на верхней открытой площадке? Все–таки поднялась на нее, выбрала мягкое сидение, надела наушники, из которых наговаривался текст на разных языках. Наушники были настроены на китайский, но я перещёлкнула регулятор на язык этого города и страны, — за две недели на курсах я немного подтянула своё понимание английского, хотя иногда еще испытывала трудности именно с кокни — лондонским диалектом. Автобус тронулся в путь, я решила, что не стоит спускаться вниз, было достаточно тепло. Солнце светило довольно ярко, лишь время от времени исчезая за облаками, так что я даже не поднимала на волосы свои очки от Christian Dior с розовыми стёклами. Автобус проехал по Пикадилли, свернул на Парк-Лейн, обогнул Грин Парк и остановился у Букингемского дворца. Мы, немногочисленные экскурсанты, вышли на булыжник мостовой и приблизились к знаменитым на весь мир гвардейцам в бобровых шапках, несущим стражу у ворот резиденции королевы.

— Простите, вы не могли бы сфотографировать меня? — я запоздало сообразила, что вопрос относится ко мне.

Повернулась, посмотрела: он был значительно выше меня ростом, темноволосый, белокожий, с красивыми ровными зубами, ямочкой на подбородке. Его серые глаза смотрели удивительно серьёзно, будто бы речь шла не о сущем пустяке.

— Надо нажать вот эту кнопку, — пояснил он.

— Окей, — только и пискнула я, будто туристка, владеющая английским на уровне дешёвого разговорника.

Сквозь видоискатель я рассмотрела его подробнее. Его серьёзные глаза казались кристально честными и беззащитными, но я–то уже понимала, что именно за такими чертами удобнее всего прятаться аферисту и жулику. Сделала снимок, вернула ему фотоаппарат.

— Спасибо, — резиновая англосаксонская улыбка на миг коснулась его лицевых мускулов, но глаза уже не фокусировались на мне.

— А у меня нет фотоаппарата, — вдруг пожаловалась я, честное слово, секунду назад я и не думала раскрывать рот.

— У тебя останутся воспоминания об этом дне, — продолжало нести меня, причем я только помню, что радовалась, как плавно льётся моя английская речь. — А у меня не останется ничего, представляешь?

— Это не проблема, — сказал он и снова улыбнулся. — Могу сфотографировать тебя, а потом переслать фотографии. У меня цифровая камера, и, если у тебя есть электронный адрес…

— У меня есть электронный адрес, — сказала я кокетливо, — но я боюсь быть слишком навязчивой. Пожалуй, ты примешь меня за девушку, от которой тяжело отделаться.

— Ни в коем случае, — сказал он, и я почувствовала, что глаза моего собеседника рассматривают меня с нарастающим интересом. — Я буду только рад оказаться полезным такой очаровательной девушке.

— Меня зовут Анна.

— Даниэль, приятно познакомиться.

— И мне тоже.

— А откуда, позволь спросить, такой симпатичный акцент?

— Я из России.

— Вау!

Я бы удивилась какой–нибудь другой реакции, это «вау» я слышала в Англии всякий раз, когда речь заходила о моей Родине. Причем я подозревала, что в устах японского студента «вау» выражает примерно столько же чувств или понимания, сколько в восклицании бизнесмена из Намибии, или лондонской продавщицы. То есть, все примерно представляли, что на шарике есть такое пространство, большое и холодное. И, пожалуй, все. Больше никто обычно ничего про нас не знал, и не особенно узнать стремился.

— Привьет, — сказал вдруг Даниэль. — Давай дружить.

— Вау! — опешила я. — Ты учил русский язык?

— Немного.

— Бывал у нас?

— Пока нет, но с радостью поеду, если кто–нибудь позовёт, — это уже Даниэль сказал по-английски, видимо запас его русских слов был более чем скромен.

— Как получилось, что ты учил русский? — поинтересовалась я.

— Отец в детстве заставлял. Тогда Россия была мировой сверхдержавой, и он рассчитывал, что я пойду по его следам.

— А кто отец?

— Работник ЦРУ, — не моргнув глазом, ответил Даниэль. — Теперь он уже много лет, как в отставке. Недолюбливает, кстати, за это Горбачёва. Если бы холодная война продолжалась, возможно, он работал бы до сих пор.

— И что, ты разделяешь отношение отца к русским? — спросила я. Впервые за долгое время я разговаривала с иностранцем, который имел некоторое, пусть и очень опосредованное, отношение к моей стране.

— Отец относится к русским очень хорошо, — заверил Даниэль. — Он испытывает к ним огромное уважение. К тому же он не какой–нибудь шпион, а всего лишь электронщик, специалист по аппаратуре.

Это заявление походило на обычную вежливую уловку, и я замолчала, но Даниэль не забыл, что я выразила сожаление из–за отсутствия фотоаппарата, и начал меня фотографировать: на фоне королевского дворца, гвардейцев, узорных решеток. Я позировала, приглядываясь к Даниэлю все больше, и мне нравилось, то, что я видела. В автобусе мы сели на одно сидение, и болтали всю дорогу, а на остановках фотографировали друг друга.

Прошло уже немало лет с того дня, но я помню его, будто бы он все еще длится. Еще сидя рядом с ним в автобусе, я знала, что он станет моим, и я ждала, чтобы изведать его, запомнить, как он пахнет, как говорит всякие ерундовые вещи с лицом серьезного ребенка, а две вертикальные морщинки, уходящие вверх от самой переносицы, почти не расправляются, хоть я и разглаживала их пальцами, и целовала всякий раз, когда он засыпал.

Милый добрый Лондон был нашим, и всякий день открывал перед нами новые чудеса. Какие–то люди наверняка любили друг друга в Куала-Лумпуре, Новокузнецке и Вероне, у них были, конечно же, свои места, где им было хорошо, и которые будут с ними до конца дней, но как же счастливы были мы, полюбившие в городе, чье разнообразие поистине бесконечно, и наслаждаться которым не устаешь никогда. Лондон роскошных дискотек и лучших в мире ди-джеев, концертный Лондон, Лондон театральный, Лондон выставочный. Здесь каждый мог бы найти занятие себе по вкусу, и мы были не исключением. Спортивный Лондон, пожалуй, был тоже чем–то вроде футбольной Мекки, но меня интересовал теннис. Так вот, Даниэль, оказывается, научился держать ракетку с пятилетнего возраста, и мы с ним сыграли настоящий матч на одном из Уимблдонских кортов. Я проиграла в двух сетах, а ночью мы так любили друг друга в моей студии, что я потеряла сознание. «Проститутка с девятилетним стажем?» — не поверите вы, и будете правы. Я чуть было не потеряла сознание, во всяком случае, я никогда еще не была так близка к этому, как в тот раз, и Даниэль был страшно доволен, думая, что смог заласкать меня до полной невесомости. Он был во многих отношениях совсем не так уж опытен, как мог бы быть опытен мужчина в тридцать три года. После того, как я подумала, что за таким лицом непременно скрывается обманщик и проходимец, прошло всего несколько дней, но теперь я считала его тем, кем он был на самом деле. Просто моим Даниэлем, родным и знакомым всю жизнь, несмотря на то, что он был из–за океана, и никогда не прочтёт в подлиннике Льва Толстого. Спроси меня раньше — я бы не поверила, что такое возможно, но это, как и всё остальное, что я пишу, было тоже правдой моей жизни. Я приняла Даниэля полностью, таким, каким он был: цельным и бесхитростным, как только может быть бесхитростен человек, не живший в России в девяностые годы. Он казался мне даже наивным, со своим удивительным детским взглядом, и я поражалась, как это вышло, что ни одна женщина до сих пор не смогла им завладеть.