Бесчисленное множество женщин до меня, наверное, так же вот смотрели в спящие мужские лица, сомневаясь, боясь поверить, вопрошая с надеждой: «Это ли моя любовь?»

И любовь ли это?

Счастливы те, кто не испытывают колебаний и сомнений, шепча заветное «ДА». А я смотрела в спящее лицо Артура, гадая про себя, какое будущее откроется мне в его чертах. Время остановилось, когда я, захваченная потоком мечтаний, представляла нас вместе… а потом едва знакомый парень, лежавший подо мной, раскрыл пересохшие уста.

— Таня, — простонал он, — Танечка, завари мне чаю.

Я усмехнулась, вышла из Интернета, оделась и захлопнула за собой дверь. Возможно, я упустила что–то важное для себя, отказавшись от дальнейшего общения с этим парнем. Но сердце ничего не сказало мне, не забилось сильнее. Все было, как прежде: улица, слякоть, хмурые московские люди. Я села на метро и поехала в риэлтерскую контору, где мне вручили заверенную копию договора и свидетельство из БТИ о перерегистрации квартиры на маму. К вечеру я добралась до Курского вокзала и оттуда сделала контрольный звонок Максиму.

— Соня! Ну наконец–то! — крикнул он в трубку. — Куда ты пропала?! Все уже готово, вылетаешь в понедельник. Срочно сделай цветные фотографии на документ, и завтра в десять утра ко мне на установочную беседу. Приходи обязательно со свежей головой, придется много запоминать.

— Это же через два дня, — растерянно сказала я.

— Ну да! — с апломбом заявил сутенер. — Мы графиков не срываем.

В субботу я вновь посетила чертановскую явку, которая, изменилась с прошлого моего визита совсем незначительно: перегорела лампочка в коридоре, и куртку я вешала в полумраке наощупь.

— Софья, чудесно выглядишь! — любезно сказал Максим, проводив меня в освещенную неверным осенним светом комнатенку. — И тебе идет новая прическа. Черные мужики любят блондинок, это закон природы.

Потом настало время подробного инструктажа, в ходе которого мне было объявлено, что отныне я буду зваться Анной Ефимовной Лисянской. Имя хотя бы досталось вполне благозвучное, подумала я. За день мне полагалось изучить новую родословную, чтобы не растеряться, если на пограничном контроле мне станут задавать вопросы о моем происхождении и о моей еврейской семье. Максим был явно в хорошем настроении, поскольку все у него шло по плану, я же кивала головой, а сама думала, не послать ли мне подальше эту сомнительную затею.

Если бы Артур не уснул, вконец убитый наркотиками, накануне, то, возможно, все бы пошло у меня совсем по-другому… А так я собрала платья и обувь для работы в большой чемодан, зимние вещи оставила у Сабрины, и все документы, в которых значилась моя настоящая фамилия, выслала в Полесск заказной бандеролью.

В понедельник утром я встретилась с Максимом на Речном вокзале, где в кофейном павильоне он устроил мне экспресс-зачет по моей фиктивной родословной, а потом, снабдив необходимыми напутствиями, посадил на маршрутку до аэропорта.

Напоследок я приняла из его рук израильский международный паспорт оранжевого цвета и удостоверение личности с моими фотографиями. Свежая переклейка была совершенно не видна — фармазонщики и в выходные поработали качественно — пограничный контроль ни к чему не придрался, самолет взлетел, унося меня к новой жизни и старой работе.

Москва провожала меня осенней стужей и дождем, Израиль встретил ярким по-летнему солнцем и тридцатью градусами на столбике термометра в аэропорту. Правда, в Иерусалиме было прохладнее — из–за высоты Иудейских гор, где раскинулся этот город. Город-сказка, город-легенда, город-храм.

Как же я мечтала здесь побывать, и как расстроилась, узнав, что мне не положено выходить на улицу в первые недели — сутенеры боялись, что со мной что–нибудь случится, или я потеряюсь. Так, во всяком случае, они объяснили причины моего заточения в жаркой и душной квартирке под самой раскаленной крышей трехэтажного дома в центре города. Кроме меня, здесь обитали еще двое девушек из России, а также периодами спали кассиры заведения.

Работали мы все на первом этаже в том же самом подъезде, так что транспортных расходов до места работы у меня не предвиделось. Итак, в конце этого бурного октября я снова оказалась в «массажном салоне», как здесь было принято называть бордель, и почувствовала себя отброшенной к временам двухлетней и более давности. Не то, чтобы я была шокирована этим — настраивать себя я умела — но ненавистное дежа вю снова напомнило о себе, и это было тяжелее, чем я могла предполагать.

Шестеро девчонок, все из СНГ, работавших в этом месте, говорили сугубо о мужиках, ебле и боялись ментов. Они, как и в прежних моих салонах, много курили, жаловались на судьбу и грызлись за внимание клиентов. Последние же, к моему удивлению, были почти поголовно арабами, и вели себя не так, как принято это среди русских или немцев.

Если наши люди и европейцы становились шумными только в пьяном виде, арабы просто не умели молчать, заполняя небольшое пространство салона своей гортанной речью. Большинство из них считало презервативы выдумкой шайтана, и приходилось вечно преодолевать их недовольство, облачая детородные органы этого контингента в резиновые скафандры. Далее, они по несколько раз в день объяснялись в любви к проституткам, а некоторые даже доходили до того, что предлагали руку и сердце. Наши российские мусульмане на их фоне выглядели высокомерным и привередливым народом, ведь мне и моим коллегам были лично знакомы девушки, которые выходили замуж за арабов и рожали им детей, а в России представьте себе, скажем, дагестанца, женатого на проститутке. Да он скорее умрет. В общем, странные и непривычные вещи творились в отношениях клиентов и проституток на Ближнем Востоке, но главной неожиданностью для меня оказался статус местных сутенеров.

У нас в России бандиты, как и менты, получают свои «крышевые» деньги, но заниматься организацией работы борделя им не положено воровским законом, или его модернизированным римэйком, известным как «понятия». Сутенеры в нашей стране являются довольно презираемым сословием, и я никогда не слышала, чтобы кто–нибудь из них поднялся в иерархии общества настолько, чтобы позволил себе покупку дорогой недвижимости, либо, скажем, стал владельцем крупной торговой сети. То есть, денежки, заработанные проститутками, лежат в фундаментах трехэтажных особняков на Западном направлении и в серьезных бизнесах, но сами эти особняки и предприятия принадлежат не сутенерам, а их крышам.

Израильские же сутенеры — удивительное дело — сами вели себя, как крышующие авторитетные преступники, а бандиты, которых здесь было раз-два и обчелся — от безденежья стали сутенерами.

Когда я впервые увидела Владимира, он считал выручку смены, то есть, занимался прямыми сутенерскими обязанностями. Но стоило ему открыть рот, я начала сомневаться в своем знании жизни.

— Крысу эту, которая общак платить отказывается, я лично опетушу, — сказал наглого вида тип с покатыми боксерскими плечами и загорелой лысиной.

— Он говорит, сам Брюхо не признает этих блатных дел, а Брюхо по Союзу авторитет, и не тебе менять то, что им объявлено, — вполголоса сказал худощавый брюнет в очках с большими линзами. Я сидела на салонном диване рядом с ними, до других девчонок вряд ли долетала их речь, тем более что в салоне играла музыка.

— Брюху лишние бабки ни к чему, — хмуро проговорил Владимир, — у него их и так хоть жопой жуй. А я подберу то, что под ногами валяется. Вся эта шелупонь будет платить мне поначалу общак. Постепенно они привыкнут к тому, что платят мне небольшие взносы, а когда я начну ставить им крышу, никто и вякнуть не посмеет.

— Ты широко мыслишь, Володь, но боюсь, маловато у тебя еще влияния, — выразил сомнение очкарик.

— Были бы бляди, — сказал Владимир, — будет лавэ. А с хорошим лавэ будет и влияние.

— Бляди есть, — усмехнулся его собеседник. — Вот, новенькая поступила, — он кивнул, указывая на меня, — от Максима. Не знакомился еще?

Я сделала вид, что смотрю в другую сторону.