Честно говоря, я думала, что Брюхо не захочет отпускать меня в Москву на Новый год. Я осторожно подводила его к этой мысли, жаловалась на то, что два года не видела маму, но оказалось, что я ломлюсь в открытую дверь: он сам купил мне билет в обе стороны сроком на месяц, помог выбрать подарки для матери и сказал, что будет ждать меня в январе.

Мы расстались в венском аэропорту, и вот холодным декабрьским вечером я впервые позвонила в двери собственной очаковской квартиры — от волнения сердце мое выпрыгивало из груди, а голос попросту отказал, когда я бросилась к маме на шею.

Мы пили водку, а потом чай, я смотрела на них обеих — мою без малого пятидесятилетнюю маму и Машу Попову, которой перевалило за тридцать, а они, похоже, точно так же искали изменения во мне. Наверное, самое страшное для людей — видеть то, что на расстоянии произошли необратимые перемены, и рядом с нами уже совсем не те, кого мы привыкли любить и хотели бы видеть рядом с собой всегда.

Слава тебе, Господи, пронесло…

Конечно, они стали немного другими, и мне еще предстояло привыкнуть к этому, но в главном это были именно те люди, которых я надеялась и ждала увидеть. Мама устроилась на неполную рабочую неделю в расположенный неподалеку лицей, платили ей мизер, но на самое необходимое хватало, и она не привела в дом какого–нибудь забулдыгу-отчима, чего я в глубине души боялась.

Маша выглядела усталой, но это была все та же красавица Машка, и она, самое главное, похоже, не вернулась к наркотикам. Пожалуй, машины формы стали немного более обтекаемыми, самую малость, еще без намека на полноту, но какие–то килограммы она все же набрала за то время, что мы не виделись. Такой она мне нравилась ничуть не меньше — я ведь помнила бледную и худющую Машу-наркоманку. Поздно ночью мама ушла в свою спальню, а мы с моей подругой еще долго говорили обо всякой всячине, пока я не спросила, когда ей наутро вставать?

— Лучше теперь совсем не ложиться, — ответила Маша, поглядев на висящие напротив нас часы.

— А ты не можешь остаться дома по такому случаю?

— Знаешь, я бы осталась, но есть пара-тройка неотложных дел, — зевнула она. — Придет одна клиентка с Рублевки, и надо утвердить материалы под новую модель.

— Попала ты в колесо, как собака в присказке — пищи, но беги…

— Это точно, — согласилась Маша. — А у тебя не так?

— Не-а, — загадочно улыбнулась я. — Стою на распутье — между колесами. Решаю, какое выбрать.

— А может, вообще не выбирать? — спросила Маша. — Не женское ведь это дело. Выйти замуж и предоставить мужикам заморачивать голову проблемами.

— От колеса не уйдешь, — сказала я не без сожаления. — Семейная жизнь и дети — как раз то самое колесо, из которого труднее всего выбраться. Даже слова «выбор» и «выбираться» имеют один корень, смотри–ка, впервые обращаю внимание на это.

— Вот и я думаю, — согласилась Маша, — романов–то множество, а на привязь как–то не тянет. Может, мы рождены, чтобы быть гетерами?

— Главное в этом деле — научиться различать понятия «гетера» и «блядь».

— Никакого тут нет различия, Сонька. Просто одно слово похабное, а другое вроде как поэтично звучит…

— Врешь, Машка! — убежденно сказала я. — Ты так и не поняла главного отличия: блядей жизнь загибает раком, и они годятся только в подстилки. Гетера же порхает от цветка к цветку и собирает нектар. Она любит жизнь, а жизнь любит ее. Просто надо признать, что седьмая заповедь устарела и не имеет над нами власти. Тогда все получится легко и не в напряг.

— Это что ли заповедь о прелюбодеянии?

— Ну да.

— Ха, — оскалилась Маша, — можно подумать, твоя работа была сродни порханию бабочки, от цветка к цветку, — повторила она мои слова. — Если ты скажешь, что проституция была тебе всегда в радость, я подумаю, что знала раньше какого–то другого человека.

— Если раньше я и делала много вещей против своей воли, — задумалась я вслух, — то это не значит, что мои слова не верны. Просто со временем я понимала все больше о том, как изменять обстоятельства в свою пользу. Для этого, кстати, и училась, да и продолжаю учиться.

— Ты хочешь сказать, что так и будешь гетерой, и не планируешь других вещей, как говорила мне?

— Нет, Машенька, — улыбнулась я. — Даже бабочка думает об осени и откладывает личинки, или что там у них… Все должно идти более-менее по плану, чтобы холода не оказались смертельными.

— Оставь, наконец, эти зоологические метафоры, — сказала Маша. — Что конкретно ты собираешься делать?

— Об этом вряд ли стоит говорить сейчас, — я зевнула в свою очередь. — Вначале изучу ситуацию в Москве, рыночные тенденции, цены. Тогда и продолжим наш разговор.

И остаток этого года я посвятила чтению газет и деловых журналов, возобновляла общение со старыми знакомыми, которые еще не поменяли свои телефонные номера. Больше всех моим возвращением был обрадован Борис Аркадьевич, но оказалось, что еще пара-тройка бывших счастливчиков из секретного списка тоже с немалым удовольствием распознала в трубке мой голос. Со всеми этими людьми я не возобновила постельных отношений — ведь поступить так означало войти повторно в одну реку, а это мне всегда казалось неправильным. Для того, чтобы быть полностью свободной и раскрепощенной в связях, я обзавелась российской сим-картой к своему мобильнику и купила компьютер одной из последних конфигураций, поскольку без этого, казалось мне, я не смогу дальше развиваться.

Новая машина с мощным процессором заняла в моей комнате почетное место рядом с книжными рядами, и рабочее кресло перед компьютером сразу же стало самым уютным и желанным для меня на целом свете.

Брюху я позвонила, чтобы поздравить его, перед самым Новым годом: он тяжело дышал в трубку, сказал, что у него обострилась в холодном климате хроническая астма, и я пожелала ему скорейшего выздоровления. И заодно похвасталась, что купила по газетному объявлению водительские права на имя Анны Лисовской. Как будто я была ему нужна в качестве шофера! Мне просто хотелось дождаться от него похвалы, а он рассчитывал на мою привязанность и сочувствие… Спустя несколько недель я поняла, что в тот момент похоронила свои близкие отношения с этим человеком. Он, больной и одинокий в чужом городе, ждал, что я брошу все и примчусь к нему, если не с первым рейсом, то сразу после праздника. Гордость не позволила ему просить об этом прямо, а мне как раз в это время было не до него — в Москву вернулся из очередной командировки Тимур Ахарцахов.

Именно на потомка ассирийцев я рассчитывала в своих дальнейших планах больше всего — никто из моих российских знакомых не мог сравниться с Тимуром в масштабах влияния. Я волновалась, как перед выпускным балом, да что там! — свой выпускной вечер я помнила только по дурацкому оркестру и заблеванной лесополосе, где мои одноклассники резвились, как стадо бизонов, щеголяя, кто кого перепьет. Так что волнение перед балом для меня было только фигурой речи, а вот увидеть Ахарцахова после двухлетней разлуки и произвести на него впечатление казалось действительно важным.

Нет нужды говорить, что свиданию предшествовала парикмахерская, где из моих отросших волос соорудили пепельное каре. После этого я не меньше часа потратила на макияж и надела лучшие вещи от кутюр, а сверху — норковую шубку — подарок Брюха — из венского магазина мехов на Бурггассе.

Тимур подъехал, чтобы забрать меня, на «геландевагене», выглядел он почти не изменившимся, только волос на голове у него теперь почти не осталось, и взамен он отрастил небольшую клиновидную бородку. Вместо того чтобы долго и упоительно разговаривать на высокие темы и строить планы, как мне бы хотелось, он отвез меня на какую–то по виду нежилую квартиру и торопливо овладел мною на смятой постели, не самой свежей на вид. А ведь до этого я больше года не изменяла Брюху… Не то, чтобы теперь у меня появились какие–то новые принципы, но просто я не испытывала нужды в дополнительном сексе, и мне нравилось знать, что я веду себя как рациональная женщина, а не самка, поступки которой вдохновляются гениталиями. Но все эти рассуждения смелись, как карточный домик, под напором Ахарцахова — никогда я не могла сказать ему «нет», и, видимо, не научилась. Даром, что почитала себя умудренной жизнью гетерой и профессиональным менеджером. Тимур по-прежнему видел во мне лишь стриптизерку, покорную его желаниям.