Как бы то ни было, совершенно очевидно, что любой здравомыслящий человек не может рассматривать герцога Энгиенского как соучастника заговора Жоржа Кадудаля; и Наполеон запятнал свой авторитет перед современниками и потомками атмосферой откровенной лжи и фальшивых слухов, распускаемых не без его ведома, чтобы выпутаться из этого грязного дела, которое навсегда будет связано с его именем за столь жестокий поступок.
Бурьен, кстати, вспоминал: «Когда я входил в число друзей первого консула, я верил, что кровь герцога Энгиенского никогда не запятнает славу Бонапарта. Я считал, что смогу отговорить его от совершения этого фатального поступка, ибо я знал, что целью Наполеона было просто напустить страху на эмигрантов в Эттенхайме, где в то время их было немало».
Говорили, что существовало письмо, написанное герцогом Энгиенским и адресованное Бонапарту, в котором он предлагал свои услуги, желая принять командование одной из его армий, и что письмо было получено Наполеоном, увы, после казни. Все это выглядит абсолютно нелепо.
Офицер, допрашивавший герцога, не упоминает ни о каком письме. Правда состоит в том, что этого письма никогда не существовало. И таких намерений принц не высказывал. Человек, который был все время рядом с герцогом, утверждает, что тот никогда его не писал, да и трудно поверить, чтобы кто-либо мог осмелиться задержать или не вручить Бонапарту письмо, от которого зависела судьба столь августейшей и высокопоставленной особы. Известно, что в своих воспоминаниях, сделанных на острове Святой Елены, Наполеон пытался отмежеваться от этого преступления, заявляя, что он бы простил герцога, если бы получил от него просьбу о помиловании. Но если мы сравним все, что он говорил, и все, что дошло до нас благодаря его преданным последователям, мы обнаружим столь много противоречий, доказывающих, что в правде можно не сомневаться.
На острове Святой Елены, «когда Наполеон уже лежал на смертном одре, — писал В. Слоон, — один из присутствующих имел неловкость прочесть вслух заметку из английского журнала, где его называли убийцей герцога Энгиенского. Умирающий приподнялся, потребовал свое завещание и, схватив перо, приписал собственноручно: “Я приказал схватить и судить герцога Энгиенского, так как это было необходимо для безопасности, благоденствия и чести французского народа. Это было сделано в то время, когда граф д'Артуа, по собственному его сознанию, держал в Париже шестьдесят убийц, долженствовавших меня умертвить. При таких обстоятельствах я бы и теперь поступил совершенно таким же образом”. При этом Наполеон неоднократно пытался возложить всю ответственность на Талейрана. Так, в беседах с лордом Эбрингтоном, доктором О'Мира, Лас-Казом и Монтолоном император утверждал, будто Талейран всячески старался доказать неуместность помилования, к которому он лично был как нельзя более расположен».
Наполеон так и не признал настоящей причины гибели герцога Энгиенского. Но неумолимая История поведает нам, что Наполеон был провозглашен императором через три месяца после этого убийства, и менее снисходительная, чем его современники, она не свяжет вину ни со случайностью, ни с усердием полиции, ни с интригой.
Но вернемся вновь к судилищу над Моро. Судебный процесс прославленного генерала представлял собой не единственный парадокс того периода, когда обвинительные приговоры за преступления, совершенные против республики, произносились от имени императора, который эту самую республику и уничтожил.
Принимая во внимание деликатность своего нового статуса, Наполеон вначале объявил себя императором республики, как некий переходный титул перед провозглашением себя императором французов. Глядя на обе стороны этой «медали», мы не можем не восхищаться гением Бонапарта, безрассудно стремящимся к достижению поставленной цели и умело использующим как гибкость, так и смелость, принимая любое решение. Эти качества позволили ему, с одной стороны, верить в свою звезду, а с другой — помогали обходить неизбежные трудности, чтобы, преодолев их, взойти на трон не просто Людовика XVI, а на реконструированный трон самого Карла Великого.
Однако вновь обратимся к свидетельству Бурьена, который присутствовал на процессе по обвинению Кадудаля, Пишегрю и Моро. Вот что он пишет: «Я лично слушал все, что было сказано на суде, и из того, что я узнал, могу со всей определенностью сказать, что Моро не был заговорщиком. Как известно, Моро был арестован на следующий день после того, как Бувэ де Лозье дал свои признательные показания. Пишегрю же был схвачен благодаря самому низкому и гнусному предательству, на которое способен человек. Агенты полиции были не в состоянии отследить его возможные пути отхода; тогда они схватили старого друга Пишегрю, который нашел ему пристанище в Париже, и предложили ему «сдать» генерала за вознаграждение в 100 000 крон (история умалчивает, почему это были кроны, а не франки. — А. З.). Тем не менее этот подлый человек дал полиции подробное описание комнаты, которую занимал Пишегрю; в результате полицейские, подобрав ключи, сумели схватить завоевателя Голландии прямо в постели. Предателя звали Леблан, и он был француз.
«Пишегрю был арестован в ночь на 22 февраля, — пишет далее Бурьен. — Я полностью потерял его из виду после окончании Бриенской военной школы, где мы учились вместе с Наполеоном. Пишегрю был также воспитанником этой школы, но так как он был старше нас, то он уже преподавал, в то время как мы были просто учениками. Я очень хорошо помню, как он заставлял Бонапарта повторять четыре основных действия арифметики. Именно отличные знания этого предмета позволили им обоим впоследствии получить эполеты лейтенантов артиллерии. Но как по-разному сложились их судьбы! Пока один готовился взойти на престол Франции, другой томился в одиночной камере тюрьмы Тампль. Через сорок дней после ареста, а именно 6 апреля 1804 года, Пишегрю был найден задушенным в тюремной камере. За это время его десять раз допрашивали, но он не дал ни одного признательного показания и никого не скомпрометировал».
Однако все свидетельствовало о том, что он был готов о многом поведать в суде. Этот бесстрашный боевой генерал говорил: «Когда я предстану перед судьями, мне будет приятнее сказать правду, в том числе и в интересах моей родины». Мы не сомневаемся, что он так бы и поступил, имея в виду твердость духа и решительный характер Пишегрю. Но что же мог поведать суду завоеватель Голландии?
Нет сомнений в том, что Пишегрю был умерщвлен в своей камере, а не покончил жизнь самоубийством, как тогда говорили. Не осталось ничего — ни протокола вскрытия, ни самого трупа, от которого поспешили немедленно избавиться. Полагают, что полиция опасалась громких и нежелательных разоблачений. Многие, знавшие этого узника Тампля, не сомневались в том, что смерть Пишегрю не была самоубийством.
Ровно через десять дней после объявления Наполеона императором начался процесс, о котором подробно написано выше. Заметим только, что до этого Париж не знал такого события, которое могло возбудить столько эмоций и страстей. Возмущение арестом Моро открыто демонстрировалось по всей столице, и полиция ничего не могла с этим поделать. Общественное мнение, успешно направляемое в нужное русло прессой, подвластной новому императору, полагало, что Кадудаль с его шуанами являются подосланными убийцами, содержащимися на деньги Англии. Но в случае братьев Полиньяк, маркиза де Ривьера, Шарля д'Озье и, прежде всего, Моро дело обстояло совсем иначе. Его охраняли, чтобы уберечь от любопытствующих и друзей, готовых за него заступиться, но вместе с тем охрана не была очень строгой на случай, если вождь, столь любимый армией, вдруг позовет ее на свою защиту. Такое вполне могло случиться — некоторые этого желали, другие — боялись. Вполне вероятно, солдаты освободили бы Моро, если бы судьи капитально его приговорили.
Трудно описать энтузиазм народа, заполнившего все улицы и переулки, ведущие к Дворцу правосудия в день начала процесса, и эти людские массы не уменьшались в ходе всего двенадцатидневного заседания. Люди из первых рядов, стоявших на улице, стремились занять хоть какое-нибудь место во Дворце правосудия.