С полным безразличием ко всему происходящему председатель сухо повторил, что прения окончены и что суд удаляется для вынесения решения.
Было 8.30 утра. Суд вернется в этот зал на рассвете следующего дня после двадцатичасового обсуждения, прерываемого двумя перерывами для приема пищи прямо во Дворце правосудия.
Обвиняемых снова увели в тюрьму Консьержери, где они провели весь день и всю ночь в ожидании приговора, который должен был решить их судьбу.
Кадудаль не строил иллюзий в отношении себя. Он уже ощущал на своей шее удар острого ножа гильотины. Но вместе с тем он надеялся, что императорское правосудие удовлетворится лишь его одной головой, а его друзья, пусть даже не все, будут спасены. Возможно, что и они думали так же. Если у них и оставалась хоть капля надежды, то она основывалась на том, что заговора, как такового, не было; он если и существовал, то только в проекте. Никаких действий предпринято не было. Никто никого не убил. Их руки не испачканы кровью и т.п. Короче говоря, с точки зрения закона, единственное обвинение, которое им можно было бы предъявить, — это подготовку политического покушения, но не само посягательство на власть, так как не была предпринята даже попытка его исполнения.
Люди Пишегрю, а именно Русийон, Кушери, Лажоле, Роллан, старались убедить себя в том, что их сотрудничество со следствием и быстрота признаний даст им право надеяться на милосердие судей.
Во время заседаний суда у Моро не раз возникали видения. Он мысленно представлял, как старик поднимается на эшафот главной площади Бреста. «Неужели мне суждено умереть, как мой отец?» — спрашивал он себя. Но Жан-Виктор быстро брал себя в руки, и прежнее хладнокровие вновь возвращалось к нему. Он убеждал себя в том, что Бонапарт, несмотря на зависть к славе соперника, не позволит срубить голову героя Гогенлиндена. Моро больше всего тревожился за здоровье своей молодой супруги, которая была беременна вторым ребенком и здоровье которой могло ухудшиться от серьезного стресса.
На следующий день, ровно в четыре утра, сразу после восхода солнца, судьи вновь заняли свои места, а обвиняемые сели на скамьи подсудимых. В зале за огороженным пространством находилась публика, которая, чтобы не потерять своего места, не расходилась на ночь. С самого начала судебного процесса масса людей, желающих попасть во Дворец правосудия, с каждым днем только увеличивалась, а не уменьшалась. Процесс приковал к себе внимание всей французской столицы. Вот и этим утром, хотя оглашение приговора ожидалось позднее, люди не расходились, и когда наконец судьи появились для его оглашения, в зале суда яблоку негде было упасть.
При неярком свете нарождающегося дня на лицах судей была видна усталость от бессонно проведенной ночи, а на лицах обвиняемых — волнение ожидания или напряженность неугасаемой храбрости.
Наступил час вердикта.
Председатель поднялся с листами бумаги в руке. Все взгляды в одно мгновенье устремились на него и на эти листы, в которых была заключена пока еще таинственная судьба обвиняемых.
Воцарилась торжественная тишина.
Председатель заговорил.
Он начал с перечисления сорока семи обвиняемых, указывая их возраст, место рождения, род занятий и место пребывания на момент ареста.
И, наконец, прозвучал приговор.
«Суд, принимая во внимание доводы следствия и защиты, установил, что имел место заговор с целью свержения республики, а также, учитывая, что Жорж Кадудаль, Бувэ де Лозье, Русийон, Рошет, Арман де Полиньяк, д'Озье, де Ривьер, Луи Дюкор, Луи Пико, Лажоле, Роже, Костер де Сен-Виктор, Девиль, Арман Гайар, Жуайо, Вурбан, Лемерсье, Пьер Кадудаль, Лелан и Мерит признаны виновными, как участники заговора с преступными намерениями, постановил приговорить поименованных лиц к смертной казни с полной конфискацией имущества».
Моро глубоко вздохнул. Осужденные побледнели. Некоторые из них встали, гордо подняв голову. Жорж Кадудаль сидел с отсутствующим взглядом.
Председатель продолжил:
«Суд признает Жюля де Полиньяка, Луи Леридана, Жана-Виктора Моро, Анри Роллана и Мари Изе также виновными в участии в заговоре. Однако, принимая во внимание смягчающие вину обстоятельства, выявленные в ходе следствия и прений защиты, суд приговаривает вышеуказанных лиц к двум годам лишения свободы с уплатой судебных расходов.
Остальные обвиняемые оправданы и освобождаются в зале суда».
Моро не шевельнулся, когда было произнесено его имя, но глаза его наполнились яростью. Большая часть публики разразилась бурным неодобрением. Все поняли жестокость вынесенного приговора. Подсчитали головы для гильотины. Двадцать смертных приговоров только за одно замышление заговора без последствий и результатов. Это было слишком… Слишком много!
Кипение страстей достигло предела, когда жандармы стали выводить осужденных, а судьи удаляться из зала. Кое-кто из современников Моро писал, что последний, воспользовавшись замешательством в зале, спокойно смешался с толпой, вышел из здания суда, нанял экипаж и попросил доставить себя в Тампль.
Однако это не так, и следующее письмо это подтверждает. Оно написано в тюрьме Консьержери и адресовано госпоже Моро, которая по совету своих подруг и, несомненно, самого Моро не присутствовала при оглашении приговора.
Вот это письмо.
«Моя дорогая,
меня только что приговорили к двум годам заключения. Это слишком подло и бесчестно! Если бы я был заговорщиком — то меня должны были казнить. Ясно, что в этом случае ни о каких смягчающих вину обстоятельствах не могло быть и речи. Очевидно, приговор продиктован верховным судьей, чтобы оправдать свою речь. Через час меня доставят в Тампль. Переполняющее меня чувство негодования не дает мне писать тебе более. Мне не нужно помилование. Пришли мне твои советы завтра…»
В одном только Моро не сомневался, пока писал эти строки, — это то, с каким трудом удалось его другу, судье Лекурбу, брату известного генерала, и некоторым другим судьям добиться того, чтобы Моро смог избежать смертной казни.
Вот как описывают судьи Лекурб и Риго скандальное обсуждение судьбы генерала Моро за закрытыми дверями. Вначале семь судей — Лекурб, Дамев, Клавье, Лагийоми, Риго, Демезон и Мартино против пяти — Эмар, Гранже, Сельве, Бургиньон и Тюрьо высказались за оправдание генерала Моро. Но председатель Эмар отказался зарегистрировать это голосование и, поддерживаемый Тюрьо, озвучил следующее:
— Ради общественного блага Моро должен быть приговорен к смертной казни. Впрочем, император конечно же его помилует.
— А кто помилует нас? — возразил ему Лекурб.
Наконец, после продолжительного обсуждения, в ходе которого Эмар и Тюрьо несколько раз покидали совещательную комнату, чтобы переговорить с Реалем и Савари, которые находились в соседнем кабинете, судья Бургиньон выступил со следующим предложением: учитывая смягчающие вину обстоятельства, приговорить Моро к двум годам тюрьмы. За это предложение проголосовало семь судей против пяти.
Наполеон в это время находился в Сен-Клу и, узнав о приговоре Моро, не пытался даже скрыть свое разочарование.
— Что! — воскликнул он. — Два года тюрьмы для Моро? Мне говорили, что он главный заговорщик, что его жизнь в моих руках. А вы его приговорили как мальчишку, укравшего носовой платок! Что мне теперь с этим делать?
Моро, однако, не успокаивался.
«Мой приговор выглядит смехотворным, — писал он жене из Тампля, — если не понять мотивы, которыми он был вызван. Им нужно было просто подтвердить доклад верховного судьи, перечень заговорщиков и т.д…. Если бы заговор имел место на самом деле и если бы мое участие в нем было бы подтверждено, то меня должны были бы приговорить к смерти как главаря, а не как если бы я играл роль капрала. Я не сомневаюсь, что был приказ приговорить меня к смертной казни. Страх помешал судьям осуществить этот акт жестокости. Если правительство чувствует себя неуверенно, пока я нахожусь в государственной тюрьме, и хочет назначить мне ссылку, то я буду вынужден согласиться на это, так как нет бесчестия в том, что человек подчиняется силе. Но данный вопрос я обсуждать не буду. Мое согласие на подобного рода переговоры означало бы, что я прошу пощады, а я этого не желаю».