— Лег одетый. Уже спит.

— Устал… И не удивительно! Столь необычайная обстановка легко может вывести из равновесия, — заметил Кери. — Будь добр, Чукаши, побудь с ним.

— Охрана вокруг дома имеется? — обернулся он ко мне.

— Можете быть спокойны.

— Благодарю! Словом, — обратился он снова к Чукаши, — ты останешься с его высокопревосходительством. А меня я попрошу господина майора проводить на квартиру.

Крестьянская хата, отведенная для жилья Кальману Кери, находилась всего в каких-нибудь пятидесяти-шестидесяти метрах. Мы с Володей довели его до самого дома. Он пригласил меня войти, а Володя поспешил на радиостанцию.

— Никто нас здесь не слышит? — полюбопытствовал Кери, едва за нами захлопнулась дверь.

Он обошел все углы небольшой горницы, половину которой занимала огромная печь с топкой снаружи. Мнительный полковник заглянул даже в нее.

— Я рад, господин майор, что имею случай поговорить с вами с глазу на глаз. Хочу вас попросить устроить мне доверительную беседу с вашим генерал-полковником. Возможно это?

— Думаю, что да. Только вряд ли сегодня, генерал-полковник очень занят.

— И даже вы не смогли бы с ним переговорить?

— Меня, возможно, он и примет, но лишь по чрезвычайно важному и срочному делу.

— Превосходно! В таком случае прошу передать ему мое сообщение. Мне необходимо поставить в известность господина генерал-полковника относительно двух вещей. Во-первых, о том, что подписавший в Москве соглашение о перемирии генерал-лейтенант Габор Фараго является платным агентом гитлеровского гестапо.

— И Хорти ничего об этом не знал?

— Затрудняюсь ответить на ваш вопрос. Конечно, Хорти получал донесения о темных махинациях Фараго, но считал это, как мне кажется, лишь обычным… как бы вам сказать… обычным «обменом любезностями» между генералами, вечно упрекавшими друг друга в неблагонадежности и измене. Не удивительно, что в последнее время Хорти не верил уже никому. Итак, будьте добры передать господину генерал-полковнику, что Габор Фараго — платный агент гестапо. Я знаю это наверное. И могу доказать.

— Я передам.

Благодарю вас, господин майор! Второе обстоятельство, на которое мне приходится обратить внимание господина генерал-полковника, заключается в том, что его высокопревосходительство Бела Миклош отнюдь не является доверенным лицом господина правителя. Больше того, считаю себя вправе заявить, что господин правитель не всегда ему доверял, питая сомнения не в отношении его честности или преданности, а по поводу его интеллектуальных способностей и твердости.

— Не понимаю вас, господин полковник. Ведь регент Хорти поручил Беле Миклошу руководство всей 1-й гонведной армией.

— Исключительно потому, что не нашлось никого другого! Большинство генералов — немецкие агенты… А Миклош не таков. Но, к сожалению, он человек недостаточно умный и недостаточно решительный. Пьет. Волочится за юбками…

— В таком случае… Надеюсь, господин полковник найдет мой интерес достаточно обоснованным… Кто же тогда настоящее доверенное лицо Хорти? Быть может, вы?

Кери громко рассмеялся.

— Нет-нет! Совсем не я! Настоящее доверенное лицо господина правителя — генерал-лейтенант граф Альфред Шторм, который, как вам известно, находится в плену. Господин правитель поручил мне довести это до сведения Советского правительства.

— Если товарищ генерал меня примет, я ему это передам.

— Спасибо, господин майор.

Через полчаса я уже стоял перед членом Военного совета.

— Только короче, Балинт! У меня уйма дел.

Он нетерпеливо выслушал мой рассказ и, когда я кончил, тяжело вздохнул.

— Бедные мадьяры! — проговорил он. — Что за сброд ими командует…

— Обидно и за нас, товарищ генерал-полковник… За то, что приходится вести переговоры с подобными типами. Когда они просто враги, это лучше.

— Что вы не правы, Балинт, нетрудно было бы вам доказать, но сейчас нет времени. Идите поужинайте с Миклошем и передайте ему, что я жду его к себе в час ночи. Его лично и обоих его офицеров. Вы их проводите сюда. Здесь мы и поговорим.

На улице я встретился с Олднером.

— Ну, Володя, как тебе поправились наши гости?

— Поправились? Никак не понравились. Гонведы, с которыми я обедал, рассказали о них столько дурного, что если бы хоть половина — куда там половина, пусть даже десятая часть — была правдой, и того больше чем достаточно. Что вы скажете, товарищ майор, например, о таком обстоятельстве? Выяснилось, что Кери, который представился нам здесь в качестве начальника штаба 1-й гонведной армии, на самом деле сделался им всего лишь позавчера. А до того был начальником армейского отдела контрразведки, точнее, если называть вещи своими именами, начальником шпионской службы… И как расцените вы, товарищ майор, тот факт, что в одном из чемоданов подполковника Чукаши запрятан радиопередатчик?.. Не вижу никакого смысла возиться с подобными типами!

— Чепуху мелешь, Володя! Будь у меня время, я бы доказал, что ты плетешь вздор. Но я должен спешить к Миклошу… Только предупреждаю, не вздумай перед гонведами пренебрежительно отзываться об их командирах. Ты меня понял?

— Да что вы! Это мне приходится их сдерживать. Ведь гонведы не столь деликатны, как мы с вами. Правда, едва вышел на минутку ефрейтор, который громче всех поносил Кери, солдаты сказали, что как раз он-то и является доносчиком у этого самого полковника… — Володя глубоко вздохнул.

— Выше голову, парень! На фронте под Москвой, конечно, все было проще.

В половине двенадцатого ночи мы сели за ужин.

К этому времени Бела Миклош успел отоспаться и проветриться.

Перед ужином он несколько раз вновь и вновь перечитывал сообщения будапештского радио, экземпляр которых передал ему Володя Олднер.

— Надо было взять у этого негодяя Йолшваи расписку, что мы оставили ему кассу. А так нам припаяют расхищение казенных денег.

— А по-моему, ваше высокопревосходительство, — вдруг впервые в моем присутствии заговорил Чукаши-Хект, — расписка тут не имеет никакого значения. Если победим мы, а я надеюсь, оно так и будет, вором и предателем заклеймят Йолшваи независимо от того, есть у нас его расписка или нет. Если же победа останется за ними… Я, правда, вполне уверен, что они не одержат верх! — возвысив голос и растягивая слова, торжественно заявил Чукаши-Хект. — Но все-таки предположим, что случится невозможное и они победят… Тогда никакие тысячи расписок не сотрут с нас клейма предателей и воров.

— Мне все равно, если даже меня расстреляют, — очень серьезно проговорил Миклош. — Но я терпеть не могу клеветы.

— Что до меня, ваше высокопревосходительство, — сказал улыбаясь Кери, — я, пожалуй, обиделся бы, если бы нас расстреляли.

На этот раз захохотал и Миклош.

— Великолепное вино, это крымское красное! — с воодушевлением воскликнул он. — Вы говорите, оно не крымское, а кавказское? Все равно превосходное!

Миклош поднес свой наполненный бокал к свету.

— По цвету и вкусу напоминает наше эгерское… «Бычью кровь». Может, чуть более терпкое и несколько покрепче. Тебе не кажется, Чукаши?

— Вы абсолютно правы, ваше высокопревосходительство! Но разрешите обратить ваше внимание на тот факт, что вино, выдаваемое в Венгрии за «Бычью кровь», на деле нечто совсем иное. Настоящую «Бычью кровь» уничтожила филоксера, и в эгерских виноградниках уже давно культивируют бургундскую лозу. Это-то эгерское бургундское и продается под маркой «Бычьей крови».

— Неужели? Откуда ты знаешь, Чукаши?

— Адъютант обязан знать все, ваше высокопревосходительство. Этому научили меня вы сами.

За разговором и вином Миклош повеселел. После ужина он собственноручно взялся приготовить кофе, причем кинул в него небольшую щепоточку соли.

— Придает аромат, — пояснил он. — Секрет этот мне открыл Муссолини. В военном деле дуче был, надо сказать, совершеннейший профан, но одного у него отнять нельзя: замечательно умел варить черный кофе!

Ровно в час ночи командующий фронтом и член Военного совета приняли Белу Миклоша и обоих его спутников. Тюльпанов в ночном совещании участия не принимал. Мне сказали, что член Военного совета еще вечером куда-то его послал с поручением. Куда именно, адъютант не знал.