— То есть «бесполезная книга», — заметил я.

— Кто это сказал?

— Вы.

Гальчиков задумался.

— Так это я сказал от себя. — Он хмыкнул и пояснил: — Я плохой дипломат. Говорю и сам же забываю. Да и дипломатия здесь, в сущности, ни к чему. Какой тут секрет, что «Откровение огня» интересует и нашу Духовную академию, и… Ну не буду заходить далеко в своей откровенности, да и вам это тоже ни к чему. Вы только не думайте, что я перед вами кручу-верчу. Я с вами по-честному.

Он со стуком поставил свою пустую рюмку рядом с моей, тоже пустой. Я наполнил их, и мы опять выпили.

— Я сам такие книги и правда считаю бесполезными. Все, что мне надо, я нашел в Священном писании и больше ничего не ищу. Мне так называемые «тиски церкви» не мешают — даже наоборот. Видели, как взлетают птицы? Они сначала сожмутся, а потом раз — и оторвались! Мы так не можем. Вот чтобы наш дух смог взлететь, церковь и сжимает нас. Церковное послушание дало мне то, что не даст никакая личная свобода. Но бывают другие случаи. Среди новообращенных сейчас стало много интеллигентов. Так вот им-то в православии и не хватает дополнительных «откровений». Благая Весть ведь проста. Эта простота их пугает. Многие из наших неохристиан теперь копаются в духовно-философской литературе начала века, увлекаются Булгаковым, Бердяевым, Флоренским. Я сам через это прошел — к счастью, быстро. И потому знаю, что говорю: самое страшное для раздутого «я» — это простота. Вы не думаете?

— Я думаю, что Благая Весть не проста.

— А она — проста, — заверил он меня с безмятежной твердостью человека, знающего абсолютную истину. — Меня это даже тронуло.

— И еще я думаю, что церковь не получит кенергийское «Откровение» обратно, — добавил я.

— Вы имеете в виду оригинал? — уточнил Гальчиков. И сказал с нажимом: — Что касается оригинала «Откровения огня», то он, естественно, должен храниться в АКИПе.

Иными словами, его начальство вполне удовлетворила бы копия кенергийской книги, — так я это понял. «А что, если такой вариант устроит и Надю?» — мелькнула у меня мысль. Дать мне сфотографировать «Откровение огня» ей почему-то не хочется. Может быть, она согласится оставить копию рукописи в библиотеке Духовной академии?

Мы с Гальчиковым стали прощаться.

— Давайте и дальше поддерживать контакт друг с другом, — предложил мой гость. Я вручил ему свою визитную карточку и спросил:

— Как ваша дочь Анюта?

— Все фокусничает, — сказал он любовно.

Я увидел Ханса еще раз перед самым отъездом. Он пришел ко мне в субботу вечером с парой писем, которые я должен был захватить с собой в Голландию. Надя так и не дала о себе знать — ни мне, ни ему.

— Может быть, с ней что-то случилось? — спросил меня Ханс. — Я не думаю, что Надя вдруг решила разорвать наш контакт. Мы переговорили обо всем, проблем нет. Кроме, пожалуй, одного небольшого разногласия: Надя хочет, чтобы рукопись вывез я. Я сказал ей, что это слишком рискованно и лучше придумать что-нибудь другое. Может быть, это ее разочаровало? Рукопись для нее, в конце концов, самое главное. Как ты думаешь?

Ханс стал выглядеть моложе своих лет: Я успокоил его. Надя появится. А что касается вывоза «Откровения огня», то здесь мог помочь один мой знакомый, Вим Харрисон, который работал в голландском посольстве. Он часто ездил из Москвы в Гаагу и мог провезти через границу кенергийскую рукопись. Я уже разговаривал с Вимом на эту тему. Надя об этом пока ничего не знала. Я дал Хансу телефон Харрисона, сказал, что надо сделать, и попросил:

— Убеди Надю снять копию с «Откровения» и оставить ее дома или у друзей.

О других вариантах больше думать не приходилось.

— Да-да, конечно, — пообещал Ханс.

Я улетал в воскресенье утром. Шанс, что моя компаньонша еще удивит меня своим появлением в аэропорту, был минимальный, но он все же был — она любила удивлять. Надя не объявилась и в Шереметьеве. Я не понимал ее поведения, но был уверен, что с ней все в порядке и рано или поздно она даст о себе знать. Оснований для такой уверенности у меня не было, тем не менее я не сомневался, что увижу Надю в Амстердаме.

Вещи были собраны. Что теперь? Наташа находилась дома одна. Она оглядела комнату, которую делила с Ириной, такую же пасмурную, как вечер за окном. Вспомнила: надо еще убрать все с полок в шкаф. Двигаться не хотелось. «Успеется. Выпью сначала чаю». Но идти на кухню и кипятить воду тоже не хотелось. Наташа вылила остаток из заварного чайника и стала пить чай неразбавленным и холодным.

— Что меня гложет? — спросила она в пустоту.

Завтра ее группа выезжала в Курскую губернию, старшая — она. Может, глодала неуверенность в себе? Наташа представила себя идущей по проселку между Ириной и Сергеем и отметила, что щемящее чувство от этой картинки сильнее не стало. Может быть, ее глодала неуверенность в этой затее? Нет, только не это. Задумано великое дело — поход социалистов в народ, — и участвовать в нем — настоящее счастье.

— Да, я счастлива освободиться от мыслей о себе и жить для России! — выкрикнула Наташа, но легче не стало.

Дронов сказал, что этим летом тысячи студентов и молодых рабочих отправятся в деревни и будут готовить крестьян к революции. Все участники дроновского кружка вызвались участвовать в походе. Дронов считал, что работать втроем — самое лучшее, и было решено разойтись по разным губерниям группами-тройками. Каждый кружковец должен был привлечь к делу двух знакомых и возглавить свою тройку. Наташа отправлялась под Курск с Ириной и ее новым ухажером Сергеем.

«Может быть, меня пугает ответственность?» — спросила себя Наташа и сразу же поняла: опять не то. Взять ответственность на себя ей как раз хотелось. Нет, в себе она нисколько не сомневалась. Если в ком Наташа и не была уверена, так это в Сергее. Она уже давно жалела, что согласилась на него. Теперешний кавалер Ирины вызвал у Наташи неприязнь в первый же день знакомства. Закрытый тип. И взгляд холодный. Ко всему прочему — семинарист. Семинаристов Наташа недолюбливала: догматики в своих семинариях, догматики в революции. В сущности, она никогда бы не согласилась на Сергея, если бы не соображения конспирации. Его участие в походе было для конспирации плюсом. Сергей и Ирина будут выдавать себя за мужа и жену, она сама станет сестрой и свояченицей. Кустарь-ремесленник с женой и свояченицей, задумавший основать дело, крестьян не насторожит. Все трое выучились красильному делу.

Наташа заметила, что ком у нее в горле стал тяжелее, когда она задумалась о конспирации. «Уж не страх ли ареста это у меня?» — озадачилась она. Она представила, что конспирация подвела и деревенский староста с прихвостнями связывают их всех троих и везут на телеге в уездную жандармерию. Дальше — суд, потом тюрьма, несколько лет одиночки. Представив себя в темной клетке без книг, без разговоров, без дела, Наташа вскочила со стула и прошла к окну. «Лучше виселица, чем такая пустота!» Она посмотрела вниз и сказала себе: «Так вот я чего боюсь — пустоты!»

Во дворе никого не было. Наташа скользнула взглядом по деревьям и отвернулась от них. «А почему я ее боюсь? Да и не может быть полной пустоты даже в одиночке. Мои мысли, мои знания, мои воспоминания — все это всегда со мной! Разве я пустая?..»

Раздался стук в дверь. Это был Сергей — нежданно-негаданно.

— А Ирины нет, — объявила Наташа ему на пороге.

— Я ее немного подожду. Ты не будешь возражать?

И, не дожидаясь приглашения, Сергей прошел в комнату. Он увидел на столе чайник и сказал:

— Чаю бы я тоже выпил.

— Чаю больше нет, — объявила Наташа.

— Тогда я пойду его поставлю.

Наташа проводила Сергея взглядом до двери и остановила вопросом:

— А ты разве не знал, что Ирина сегодня будет у Дронова?

Сергей хлопнул себя по лбу.

— Забыл. Ты сказала — и вспомнил.