Священник опять отвел взгляд.

— Не веришь? Все, кто знал тайны Евлария, умерли. Последним умер скитник Никита. Он знал их из книги. Эта книга теперь у меня.

Голос гостьи звучал все громче. Иоанн теперь не спускал с нее глаз.

— Книга называется «Откровение огня». Написана монахом Михаилом. Евларий был первым кенергийцем, Михаил — последним.

Иоанн опустил веки, и его глаза заходили под ними из стороны в сторону. Наконец он снова взглянул на девушку и глухо спросил:

— Она у тебя дома?

— Она у меня здесь.

Наталья подняла с пола матерчатую сумку и достала оттуда книгу в темном кожаном переплете. Она открыла ее и повернула к Иоанну. Он увидел лист, исписанный мелкой скорописью.

— Можно посмотреть? — спросил иерей, одновременно потянувшись к рукописи.

— Нет, — резко ответила девушка. Она захлопнула книгу, положила ее обратно в сумку и встала. — Говоришь, несчастье связывает сильнее, чем счастье? Только лучше все-таки, чтоб счастье связывало, а?

— Как у тебя оказалась эта книга?

Наташа шла к выходу, игнорируя вопрос Иоанна. Он вскочил со своего места и остановил ее у двери.

— Ты должна ответить, как к тебе попала эта книга!

Она посмотрела на него заносчиво.

— По наследству.

— От кого?

— От Никиты. Скитника Никиты. Ты, между прочим, похож на него. Это-то и сбило меня с толку. Дай пройти.

— Скитник — значит монах. Имущество монахов принадлежит церкви.

Наташа побагровела.

— Ах вот ты о чем думаешь! Книгу у меня хочешь отобрать!

— Или сама не понимаешь, что такие книги нельзя держать мирянам? Тем более женщинам.

Она показала ему кукиш.

— Книга моя.

— Господь тебя накажет, — сказал Иоанн бессильно.

— Посмотрим, — произнесла она сквозь зубы.

И ушла.

На следующий день, вечером, в дверь Иоанна громко постучали. Он открыл — за дверью никого. У порога лежал конверт, на котором было написано только его имя. Он сразу догадался, от кого он.

«Отец Иоанн, я вела себя ужасно, простите, — читал иерей в письме. — Сейчас меня мучит совесть. Я хочу, чтобы вы это знали. Это не ваша вина, а моя собственная, что я в вас ошиблась, но сразу это не приходит в голову. После нашей встречи я не спала всю ночь, всю ночь думала. Откуда взялась эта мысль о нас, что мы друг другу суждены? В мае я услышала в Боброве от одной бабы, что в Кривинской церкви появился новый батюшка. Она сказала: „Хороший такой, ну прямо икона живая, только лицом светлее будет“. У меня от этих слов кровь закипела. В тот же день в твою церковь побежала. Увидела тебя: ты вылитый Никита. И такая сразу уверенность: мой. Мне жизнь как у всех не интересна. Был бы Никита жив и сказал бы мне — „иди ко мне жить“, я бы не раздумывала. Ты на него похож. Теперь знаю — только внешне. Ты обыкновенный. Ты жену и церковь ради особенной жизни не бросишь. Тебе особенная жизнь не нужна. А мне нужна. И она у меня будет. Не думай отбирать у меня книгу Никиты. Моя мать любила его. Отец их зарубил. Я их похоронила и книгу забрала себе. Я ее никому не отдам. Это чушь, что она не для женщин. Никита читал ее моей матери. Он читал бы ее и мне, если бы я не была тогда ребенком. Книга моя. Я хочу найти человека, с кем бы я могла прочитать ее от начала до конца. Но, может быть, еще лучше сделать это одной. Не для женщин эта книга, говоришь? Я буду первой кенергийкой. Я тебя больше не люблю, живи спокойно. Завтра я вообще перестану о тебе думать — я так решила. Наталья Симакова».

Иоанн закрыл глаза и взмолился: «Господи, надоумь, что делать». Он пошел было обратно в горницу, но передумал и вышел из дому. Пошел в церковь.

Аннушка прождала мужа до полуночи и, только когда пробило двенадцать, пошла его искать. Она нашла Иоанна в храме, распростертым на полу у аналоя. Супруги вместе вернулись домой и легли спать, но ни он, ни она заснуть в ту ночь не смогли — иерея мучил кашель. Врач, посетивший отца Иоанна утром, установил у него воспаление легких. Священник оправился только через месяц. В тот день, когда врач разрешил ему выходить, он заказал извозчика и отправился в имение Леснянка, принадлежащее Варваре Савельевне Артюшиной, которое находилось в восьми верстах от Боброва. Там проживала в качестве домоправительницы Наталья Симакова.

— Я этот день очень хорошо помню, — рассказывала отцу Иоанну Варвара Савельевна. — Когда это было? Восемь лет назад, полагаю. Нет, десять. Уже теперь десять лет будет, — она перевела взгляд с иерея на потолок и задумалась.

— Вы позволите открыть окно? — спросил он. Воздух был спертый.

— Окна не открываются. Заколочены.

«Как она так может жить?» — подумал Иоанн, обводя комнату взглядом в очередной раз. На окнах паутина, вещи разбросаны, ковер на полу грязный, на нем — крошки и мусор. Примечательно было, что всюду в комнате валялись книги, многие из которых были оставлены открытыми.

Варвара Савельевна сложила руки замком, положила их на голову и, закрыв глаза, погрузилась в свои раздумья. Иоанн увидел, что платье у нее под мышками порвалось, и смутился.

— Из всех чувств самое обманчивое — это чувство времени, вы не находите? — произнесла Артюшина из своего далека.

Иоанн мучился духотой, сидением в провалившемся, ухабистом кресле, неопрятностью хозяйки, ее многословием. Варвара Савельевна была меланхолична, рассеянна и временами казалась не в себе. При первом взгляде хозяйка Леснянки вызвала у иерея сочувствие. Но начали говорить — и его отношение к ней изменилось: себялюбка. Занята только собой. Ей только б мыслям своим предаваться, книжки читать да пустословить.

— Значит, вы знаете Наталью десять лет? — вернул отец Иоанн Артюшину к своему делу.

— Да, — подтвердила она и опять перескочила на другое: — А вы у нас недавно, верно? Я хорошо знала вашего предшественника, отца Иллариона. Где он теперь, кстати?

— Переведен в Воронежскую епархию.

— Это, наверное, хорошо для батюшки — из нашей глуши в Воронеж переехать?

— Кому как. Наталья, насколько я понял, попала к вам ребенком. Она старше вашей дочери Ирины?

— Они одногодки. А вам сколько лет, если позволите немного полюбопытствовать?

— Если только немного, — сказал Иоанн, пряча за улыбкой раздражение. Артюшина явно игнорировала его сан, но еще досаднее было то, что разговор постоянно съезжал на постороннее. — Мне двадцать восемь.

Варвара Савельевна проницательно прищурилась и спросила:

— Вы ведь не поповский сын, правда?

— Нет. У моего отца была лавка.

Ответ иерея добавил удовольствия его собеседнице.

— Сын лавочника в семинарии — это ведь необычно, верно? — спросила она. — Почему вы туда поступили?

— Я пошел в семинарию по зову души, — сухо сказал Иоанн.

— А как это было: «зов души»? — любопытничала дальше Артюшина.

— Если живешь неверно, вразрез с собой, со своей судьбой, душа все время ноет, — отвечал Иоанн словами одной из своих проповедей. — Если не обращать на это внимание, можно привыкнуть. Если же задумываться: что мне не хватает? что мне надо? куда душа меня зовет? — то в конце концов твое предназначение тебе откроется.

Варвара Савельевна слушала его с живым интересом.

— И вы это испытали лично?

— Конечно. Я был раз в церкви и увидел себя мысленно на месте батюшки. В душе сразу появилась радость. Это был ответ на все мои вопросы.

Артюшина улыбнулась, покачала головой с каким-то неуместным сочувствием, перевела взгляд на пол и в следующее мгновение бросила его обратно на иерея, вместе с вопросом:

— Скажите честно, сколько раз вы уже усомнились в верности этого ответа?

— Ни разу.

— Не могу себе это представить. И со мной бывало подобное. Думаешь, к примеру: это обязательно надо сделать! И делаешь. А потом понимаешь, что делать это было ни к чему. Я ни во что не верю. Я буду с вами предельно откровенна: я и в Боге сомневаюсь. Я его не понимаю.