Мы договорились о сумме, которую я ежемесячно буду выделять в пользу Нади — Ханс назвал ее сам. На эти деньги можно содержать в Голландии только аскетов, но больше абсолютного минимума Ханс получать от меня не хотел — было похоже, что он искал не столько финансовой поддержки, сколько удовлетворения своему чувству порядка. Не возникло и жилищной проблемы: Надя могла жить у своего «супруга».

— У меня есть свободная комната, она может ее занять, пока не подвернется что-то другое. Важно, чтобы и соседи увидели, что мы живем вместе — нельзя исключить, что подлинность наших супружеских уз будет проверяться иностранным отделом полиции. Однако я хочу, чтобы Надя дала в твоем присутствии обещание, что будет рассматривать свою комнату в моей квартире не как собственное жилище, а как временную крышу над головой, и что она немедленно ее оставит, если это потребуется. Дальше: у меня самого гости практически не бывают, и я хочу, чтобы покой сохранился. Ну и конечно, она должна пользоваться наушниками, если захочет слушать музыку или смотреть телевизор. Я люблю тишину в доме. И вообще говоря, если у меня с Надей возникнут проблемы, я рассчитываю на твое вмешательство.

Я дал Хансу несколько обещаний, ответил на массу вопросов и выпил полбутылки вина, прежде чем он наконец сказал, что все теперь в порядке. Пожимая мне в дверях руку, ван Сеттен произнес с чувством:

— Я считаю ваш издательский план хорошим делом и буду рад вам помочь.

Ханс ван Сеттен был забавным парнем.

После службы к отцу Иоанну подошла вдова Почулова, церковный староста, с массой мелких хозяйственных забот Церковь уже опустела, а Почулова, многоречивая и дотошная, все еще держала иерея. Стояли у аналоя.

Отец Иоанн слушал старосту и держал в поле зрения две фигуры: неизвестного ему мужика с котомкой, переходившего на задах от иконы к иконе, и девицу в северном крыле, застывшую у образа Владимирской Богоматери. Девицу он знал. Она бросалась в глаза непомерно большой головой. В остальном это была обычная девица, простое, круглое лицо. На службах она всегда стояла впереди. Он не любил встречаться с ней глазами — она смотрела неприятно, в упор. Располагающее лицо, можно было бы сказать, если бы не этот ее недевичий взгляд.

Сейчас его молодая прихожанка стояла лицом к Богоматери и вроде бы молилась, но отец Иоанн чувствовал: неспроста она осталась в церкви.

Мужик ушел. И староста наконец кончила жаловаться на хозяйственные неурядицы. Попрощавшись с ней, отец Иоанн направился к северным воротам, и здесь его перехватила девица.

— Я хочу исповедаться, — заявила она, глядя в сторону. — Сейчас. Прямо здесь. Это очень важно.

Отец Иоанн спешил домой и почувствовал досаду, но дал девице знак продолжать.

— Я люблю вас, — проговорила она быстро. И покраснела. Глаз она все еще не поднимала, и слава богу: иерей покраснел тоже.

Он не знал, что сказать. И надо же — спасла все та же надоедливая Почулова. Она вернулась в церковь, что-то забыв доложить. Отец Иоанн сказал девушке:

— Через час я буду дома. Приходите ко мне, поговорим.

Тут она наконец подняла на него глаза: они были влажные, радостные. Девица кивнула в ответ и ушла. Откуда она, кто она — Иоанн не знал: эта особа появлялась у него на службах всего месяца два, не больше.

Она пришла к нему не через час, а через два, когда он уже думал, что тяжкий разговор его миновал, во всяком случае — на сегодня. Отец Иоанн только что пообедал и взялся вместе со своей женой Аннушкой разбирать счета, чтобы определить, права ли староста, и тут — стук в дверь.

— Опять Почулова! — сказала, посмеиваясь, Аннушка.

Иоанн пошел открывать. А за дверью — влюбленная в него девица.

— Простите, получилось чуть позже. Мне нужно было зайти домой, — оправдалась она.

Иерей повел гостью в горницу. Аннушка, привычная к неожиданным визитерам, приветливо поздоровалась с девушкой. Иоанн представил свою супругу.

— Наталья Симакова, — назвалась гостья и бесцеремонно оглядела хозяйку.

Аннушка поднялась с места и обратилась к мужу:

— Чай еще не остыл, принести?

Он одобрительно ей кивнул.

Иоанн указал Наташе на освободившийся стул жены, сдвинул счета на край стола и сел опять на свое место. Чай ждали молча, слушая доносившиеся с кухни звуки — дверь осталась открытой. Наконец появилась Аннушка с подносом. Разгружая его, она посмотрела на мужа с характерным смешливым прищуром. То же выражение лица мелькнуло в ответ на лице у Иоанна. Знак, данный друг другу супругами, не ускользнул от Натальи. А от священника не ускользнуло, что она вдруг сникла.

Отец Иоанн пододвинул к гостье вазочку с печеньем. Послышался приглушенный стук закрываемой Аннушкой двери. Наташа на вазочку и не взглянула. Девушка сидела неподвижно, уставившись в стол. Вдруг она зажмурилась, закачала головой из стороны в сторону и часто задышала.

— Ну что ты, Наташа, что ты! — Иоанн придвинулся к ней и по-отечески положил руку ей на плечо. Симакова его руку сбросила и ударила его недобрым взглядом:

— Ты свою жену любишь, верно?

— Верно, — отвечал он ей ровным голосом, не обращая внимания на ее ответное «ты». Он знал: девушка сейчас расплачется, и был готов к этому.

— Господи, какая же я дура! — вскрикнула Наташа и с размаху хлопнула себя ладонью по лбу. — Надо же такое надумать!

Нет, она не расплакалась, она была в ярости.

— Ничего не говори! — крикнула она иерею, в то время как он искал слова. — Ты понятия не имеешь, что значит вот так вот… слететь с обрыва!

— Имею, — возразил он. — У меня у самого была такая же история. Много лет…

Она не стала его слушать.

— Какая «такая же история»?! Не было у тебя такой истории! Ты что, знаешь мою историю? Да ты ничего не знаешь! Совершенно ничего! — Она резко перевела на него горячий взгляд. — А хочешь знать?

Отец Иоанн опустил глаза и сдержанно произнес:

— Скажи.

Гостья откинулась на спинку стула и посмотрела на него издалека. Она готовилась к реваншу.

— Ты думаешь, я только себя тебе предлагаю? — заговорила Наташа с деланным спокойствием. — Не только себя. Я хотела предложить тебе другую жизнь.

Он поджал губы, чтобы не улыбнуться, и не поднимал глаза, боясь, что они его выдадут. Не помогло: она почувствовала его.

— Смешно такое слышать, я понимаю! — воскликнула она, уязвленная.

Он попробовал исправить положение.

— Дочь моя, ты…

— Иди ты! — оборвала она его. — Ты мне сейчас не батюшка! Мне вообще попы не нужны. Я не в церковь ходила, я ходила к тебе. К тебе на свидание, понял?

Речи ее были вызывающие, а вид — жалкий.

— А теперь послушай меня, пожалуйста, — сказал он мягко.

Она перевела взгляд в сторону.

— Много лет назад я любил девушку. Я думал, что она — моя судьба. Но она любила другого. А я еще не знал Анны, моей жены…

— Не то все это, не то! — вскричала Наташа, вспрыгнув на своем стуле. — Я же сказала тебе, что разные у нас истории. Наплевать мне на твоих девушек, на твою жену! Что ты все про жену и про жену! Что тебе дала твоя жена? Она тебе даже детей не дала! — Священник отвел глаза от Симаковой. — А я бы дала тебе… Нет, ты слушай, ты слушай! Я бы дала тебе — тайны. Такие тайны, которые и патриарх не знает!

— Детей дает не жена, а Господь, — отвечал сдержанно Иоанн. О «тайнах» словно не слышал.

— Если хочешь детей, а их нет — это несчастье, — сказала Наташа жестко.

Иерей посмотрел гостье прямо в глаза и увидел в них злую усмешку. Он потерял к девушке остаток сочувствия и сказал, обрезая разговор:

— Несчастье может связывать людей сильнее счастья. Есть у тебя еще что-нибудь ко мне?

Выдержав паузу, она заговорила, глядя на него в упор:

— Тебе, конечно, известна молва о чудотворце Евларии. Его называют еще «кенергийцем».

У Иоанна поднялись брови.

— Он жил тайной жизнью. Что за тайны он скрывал — никто теперь не знает. Никто, кроме меня!