— Ох, доктор, неужели Филипп тяжело заболел?

— Я немного встревожен, — признался он. — Думаю, второго врача следует пригласить как можно скорее. С вашего позволения, я бы хотел немедленно ему позвонить.

— Как скажете, доктор.

Доктор Паркс позвонил и вернулся сказать, что приедет с доктором Херрингтоном в половине первого, а если получится, то и раньше.

Оба врача и вправду приехали в четверть первого. Доктор Херрингтон был высокий брюнет лет около сорока, живой и решительный. Доктор Паркс выглядел совсем подавленным. Миссис Родд бросилась им навстречу.

— Господи, наконец-то, — выпалила она. — Ужас, просто ужас. Теперь его рвет одной кровью. — Она поднялась за ними наверх. — Тетю он к себе не подпускает.

Вскоре после ухода доктора Паркса Филипп открыл глаза и увидел, что на него смотрит миссис ван Бир. Миссис Родд стояла у двери. Мальчик произнес слабым голосом, с большими паузами, но очень отчетливо:

— Уходи. Не смей больше ко мне приближаться.

— Миссис Родд…

— Не давай тете ко мне подходить.

Миссис Родд приблизилась к постели и дипломатично сказала:

— Хорошо, хорошо. Я тут побуду.

— Позови… мистера Гиллингема.

— Сегодня он не пришел, мой хороший; у тебя нету сил заниматься.

— Мне нужно… ему что-то сказать.

— Я ему передам, когда он завтра придет, и если доктор разрешит, он обязательно к тебе поднимется.

Филипп закрыл глаза.

Врачи вошли, и при виде открывшегося им зрелища оба на миг застыли — один, высокий, живой и черноволосый — и другой, сутулый, седой и дрожащий. Затем первый быстро направился к постели, а доктор Паркс закрыл дверь перед носом миссис ван Бир.

Минут через десять он вышел и велел позвать миссис ван Бир.

— Страшный удар, — произнес он и несколько бессвязно добавил: — К сожалению, Филипп…

— Он умер! — крикнула миссис ван Бир.

Доктор опустил голову.

— Я думаю, пусть лучше с вами поговорит доктор Херрингтон.

Его младший коллега подошел со словами:

— Я глубоко, глубоко опечален. Мы сделали для вашего племянника все, что могли, но его уже нельзя было спасти. И еще, — сказал он со вздохом, — я считаю нужным уведомить вас, что причины смерти вызывают у нас подозрения. Мне крайне неприятно усугублять ваше горе, но мы с доктором Парксом пришли к заключению, что необходимо вскрытие.

Миссис ван Бир дико на него посмотрела и, ни слова не сказав, кинулась в комнату умершего мальчика.

VIII

По какой-то непонятной причине большая часть окон в зале дознаний была закрыта, хотя на улице стояла жара, а в комнате было полно народу. Коронер[35] доктор Сондерс непрерывно отирал лоб, но ему и в голову не приходило распорядиться, чтобы проветрили зал. В спертом воздухе у людей разболелись головы, стало трудно сосредоточиться.

Первым давал показания доктор Паркс. Он как-то разом одряхлел: его сутулость бросалась в глаза, на усталом лице залегли глубокие морщины. На вопросы он отвечал неуверенно, запинался. Вид у него был испуганный.

Но, как гласит пословица, ворон ворону глаз не выклюет. Доктор Сондерс обходился со своим коллегой очень тактично: все врачи в округе прекрасно знали, что Паркс давно утратил квалификацию, но зачем унижать беднягу? Сделанного не переделаешь, к тому же и о врачебном престиже забывать не следует. Да и в любом случае Паркс, вероятно, слишком стар, чтобы натворить новых бед.

Доктор Паркс кратко изложил историю болезни.

— Вы не обнаружили каких-либо необычных симптомов при первом посещении больного?

— Нет, решительно никаких.

— Не страдал ли мальчик нарушениями пищеварения на нервной почве?

— Страдал, и к тому же хронически. По этому поводу меня вызывали к нему чаще всего. Действительно, он производил впечатление не столько больного, сколько нервного ребенка.

К доктору Парксу понемногу возвращалась уверенность. Он показал, что сперва всего лишь прописал соду и обычную микстуру от расстройства желудка. Поступил он так потому, что до тех пор эти средства всегда помогали. Из расспросов он выяснил, что за ленчем мальчик и его тетя поели баранины, видимо, несвежей. Тетю тоже рвало. Исходя из имевшихся симптомов, любой на его месте поставил бы точно такой же диагноз.

Коронер на это ничего не сказал, и доктор Паркс вдруг снова сник. Возможно, эта маленькая вспышка самонадеянности была с его стороны неразумной: в конце-то концов, мальчик умер, а он, доктор Паркс, даже не знает, уж не по его ли вине. Но кто мог предвидеть столь неожиданное развитие болезни?

Свой отчет он продолжил с большим смирением, особо подчеркнув появление в рвотных массах крови и ослабление пульса на второй день болезни. Мальчик маялся легкими (коронер воздел брови, услышав это простонародное выражение), что, конечно, подорвало сопротивляемость организма. Он рискнул предположить, поскольку, кроме него, никто, видимо, не собирался этого делать, что больше мальчику ничем нельзя было помочь.

Доктор Херрингтон добавил к этому совсем немного. Его вызвали в самом конце. Случай оказался крайне сложный и непонятный. Сомнительную баранину успели выбросить, однако образчики рвоты удалось сохранить. Он повторил некоторые соображения доктора Паркса, но уже на профессиональном языке.

Старшина присяжных начал клевать носом. Время тянулось, и внезапно он обнаружил, что зевнул во весь рот; спохватился — но было поздно: коронер сверлил его взглядом, и тот залился краской стыда. Он с усилием постарался сосредоточиться на показаниях, с которыми теперь выступал доктор Ламмас, исполняющий обязанности главного патологоанатома графства. Апатию старшины присяжных можно было отчасти оправдать тем, что доктор Ламмас без всякой нужды пересказал суть показаний доктора Паркса, сославшись на необходимость огласить сведения, полученные перед вскрытием.

— Затем вы произвели вскрытие и осмотрели отдельные внутренние органы умершего, не так ли? — спросил коронер.

— Да.

— Будьте добры, сообщите присяжным, не прибегая к сугубо медицинской терминологии, что именно вы обнаружили.

— Не прибегая к сугубо медицинской терминологии, — вежливо произнес доктор Ламмас, — могу сообщить, что я ничего не обнаружил.

На этом он, судя по всему, был готов замолкнуть, и коронер неодобрительно хмыкнул.

— Я хочу сказать, что обнаружил именно то, чего и следовало ожидать, исходя из симптомов, подробно описанных доктором Парксом. Воспаление, как и должно было быть. Очевидные признаки обширного внутреннего кровотечения. Но ни малейшего следа вещества, которое могло бы вызвать подобные изменения. Обнаружены признаки бронхопневмонии в начальной стадии, но последнее не могло дать описанных симптомов. Поэтому я, при содействии мистера Герберта Уилкинса, государственного токсиколога графства, — он находится в зале — приступил к анализу образцов рвоты. В них я обнаружил — что не было для меня неожиданностью — несомненные следы яда.

При этом слове зал загудел и даже старшина присяжных встрепенулся.

— Какого именно яда, доктор Ламмас? — спросил коронер.

— Хедерина.

— Чего-чего? — несколько грубо переспросил старшина присяжных.

— Хедерина, — сухо ответил доктор Ламмас. — Химическая формула — Н₆НСН₁₀₄ОН₁₉. Это глюкоцид, а не алкалоид, как его можно ошибочно классифицировать. Возможно, вы лучше поймете, если я скажу, что речь идет об отравлении пыльцой плюща.

Старшину присяжных это сообщение просто ошеломило. В зале задвигались, зашептались. Один из присяжных издал ясно слышное «Ну-у». Коронер нахмурился и произнес:

— Часто ли встречается эта форма отравление, доктор Ламмас?

— Чрезвычайно редко. До этого, кажется, серьезных отравлений не наблюдалось, но имеются случаи легкого отравления. Яд обладает заметным послабляющим и рвотным эффектом, вызывает сыпь и зуд; последний в данном случае имел место, хотя высыпаний не зафиксировано. Яд также вызывает сильное внутреннее кровотечение.