Норман так описывает мою реакцию на остальные вопросы: «Нечипоренко пожал плечами. «Так случилось», — сказал он. Он не мог объяснить, почему Яцков так поступил, но тогда это не казалось чем-то необычайным…

— Хорошо, — продолжал я. — Можно понять, что вернули оружие. Но патроны! А что, если бы Освальд после ухода зарядил револьвер и застрелил бы первого попавшегося человека на улице и потом сказал: «Русские дали мне патроны»?

Нечипоренко покачал головой. «Произошло то, что произошло, — сказал он, — и, наверное, вы должны были находиться там, чтобы поверить». Они просто не побоялись, что этот человек, Освальд, мог бы выйти на улицу и нанести ущерб своим оружием».

Признаюсь, что тогда нам и в голову не пришли такие опасения. Может быть, в Мексике мы просто привыкли к общению с вооруженными людьми, которых было немало среди наших связей. Вздрагивать по этому поводу я стал много лет спустя, уже работая над книгой. В рукописи, в увязке с убийством полицейского Типпита Освальдом, даже появилась фраза: «…И не были ли патроны и барабане его револьвера теми же, что вернули ему перед уходом из советского консульства 28 сентября?»

Валерий Костиков, прочитав рукопись, предложил убрать этот пассаж по политико-этическим соображениям. Однако я сохранил его, и он вошел в американское и настоящее издания.

Но, безусловно, эпизод с револьвером Освальда был большим ляпом с нашей стороны, и помалкивали мы о нем 30 лет.

Ниже хочу привести выводы, сделанные Норманом Мейлером в конце своей книги, и возникшие вопросы, которые он, очевидно, имел в виду в интервью «Комсомольской правде»: «Таким образом, существенный вопрос заключается не в том, способен ли был Освальд совершить свой поступок, а в том, имел ли он душу убийцы…

К настоящему моменту мы знаем довольно много об Освальде. Допуская, что избранные автором факты существенны — важная предпосылка, когда речь идет о Ли Харви, все-таки трудно не поверить в то, что он нажал курок. Прежде всего это ломает наше представление о том, что Освальд позволил бы другому человеку, находящемуся на шестом этаже, выстрелить из его манлихер-каркано, в то время как он сам замешкался в буфетной, четырьмя этажами ниже. С какой целью? Что бы это ему дало? Даже если бы он разрешил другим использовать таким образом свою винтовку, он все равно непосредственно причастен к случившемуся, пусть в самом заговоре ему отводилась роль не более чем колесика в машине. Едва ли это было бы достаточным для человека, который изображается на протяжении всей этой книги. Если не понять его характер с этой точки зрения — значит не понять Освальда совсем.

Если кто-то склонен считать Освальда невиновным или по крайней мере частью заговора, тогда чей-то другой мрачный вердикт заключается в том, что Ли был способен убить Кеннеди и что он, возможно, совершил это в одиночку.

…Когда короли и политические деятели великих наций появляются на публике в запланированных мероприятиях, мы можем даже ожидать специального свойства космоса — аккумулировать совпадения: все разнообразие событий стремится в центр происходящего. Вполне допустимо, что два вооруженных человека с разными намерениями и абсолютно независимо друг от друга стреляют в один объект с разницей во времени в несколько секунд.

Все совпадает, ничто не противоречит предположению, что Освальд — по крайней мере, как он себе представлял, — был единственным стрелком. Все знания, приобретенные нами об Освальде, указывают на одиночный характер его поступка. Кроме того, очень трудно, независимо от того, в каком направлении идут поиски иных сценариев, поверить в то, что его могли выбрать в качестве стрелка для участия в заговоре. Другие любители? Возможно. Но не профессионалы. Кто бы доверил ему поразить цель? Любой согласованный план, который уготовил для Освальда роль стрелка, должен бы быть составлен с тем расчетом, что он промахнется…

Наконец мы подошли к ряду последних вопросов. Почему Освальд выбрал Кеннеди?

Все свидетели, вспоминая отдельные высказывания Освальда о Кеннеди, единодушны — редчайший феномен для свидетельских показаний. Проще говоря, они согласны в том, что Освальд считал Дж. Ф. Кеннеди хорошим президентом и он ему нравился. Или, по крайней мере, он так заявлял. Может возникнуть вопрос, а не старался ли он, со свойственной ему рефлексивной лживостью, с помощью болтовни скрыть, особенно от Марины, малейший намек на то, что у него в уме уже был план убийства? Однако, так как Освальд не имел ни малейшей возможности, находясь в Далласе или Новом Орлеане, приблизиться к трону, чтобы исполнить свое намерение, наиболее разумным предположением может быть то, что ему, возможно, нравился Кеннеди так, как может нравиться обычный политик, но в конце концов его чувства никак не повлияли на его действия. Он не стрелял бы в Кеннеди только потому, что он ему нравился или не нравился, — это не соответствовало бы природе его поступка.

Фокус затем сместился. Можно оспаривать эту точку зрения; по всей вероятности, Освальд, скорее всего, виновен. Что же тогда оказалось подлинным намерением его поступка?»

Насколько мне известно от самого Мейлера, начиная свой проект, он стоял на позиции «заговорщика». Недаром на открытии «Симпозиума-30» в Далласе, организованного «заговорщиками», именно ему была предоставлена честь произнести вступительное слово. В планы его работы вообще не входило исследование обстоятельств самого покушения в Далласе. Первоначально он предполагал попытаться проникнуть в психологию Освальда и завершить труд эпизодом ухода последнего из советского посольства в Мехико навстречу неизвестности. Но, судя по содержанию его книги, Норман не смог или не захотел остановиться на полпути своего персонажа и был втянут в воронку далласских событий, изучение которых и привело его к процитированным выводам.

Итак, сравним позиции двух представителей совершенно разных слоев американского общества. Один — непосредственный участник событий, второй — сторонний наблюдатель. Один — профессионал-оперативник, владеющий технологией расследований конкретных преступлений, другой — «инженер человеческих душ», маститый писатель.

Первый уверен, что Освальд — убийца-одиночка, на 100 процентов, второй — на три четверти (я практически убежден: заявление Мейлера, что он уверен в виновности Освальда-одиночки на 75, а не на 100 процентов, всего лишь его публичная уступка своим друзьям-«заговорщикам»).

Можно подозревать агента ФБР Джеймса Хости в том, что он стремится «прикрыть» версией одиночки свою бывшую службу, которая значится среди организаторов «заговора». Но как быть с независимым писателем Норманом Мейлером, который после тщательного изучения психологии Освальда в рамках его биографии и обстоятельств покушения в Далласе перешел из стана «заговорщиков» в ряды приверженцев столь непопулярной в США версии «убийцы-одиночки»?

Вообще, может быть, зря писатель Мейлер ввязался в «разгадку» Далласа? Ведь, как уже говорилось, теперь это становится небезопасным делом…

Проживая в Минске, Освальд поддерживал тесные отношения с семьей иммигрантов из Аргентины Зигеров. Ее глава, Александр, по-отечески опекал американца на заводе, и последний проводил много времени в доме своих новых знакомых, дружа с их дочерьми — Анной и Элеонорой. Зигеры вернулись в Аргентину в 1969 году, но старшая дочь, Элеонора, задержалась в Союзе еще на 10 лет. Александр Зигер скончался в 1993 году, а его супруге сейчас уже за 80. В своей книге Мейлер описал отношения Освальда с Зигерами, а в приложении высказал сожаление, что не удалось побеседовать ни с кем из них.

Однако это удалось корреспонденту «Комсомольской правды» в Буэнос-Айресе Сергею Заворотному. Он взял интервью у младшей дочери — Анны. Вспоминая о дружбе Освальда с их семьей, она, в свою очередь, «уделила внимание» Норману Мейлеру: «Анна решила подать в суд за оскорбление чести семьи Зигер на самого Нормана Мейлера, автора нашумевшей биографии Освальда. Аргентинка обиделась на маститого писателя за то, что он, по ее мнению, грубо исказил, а то и просто приврал в изложении фактов дружбы их семьи с Ли Харви Освальдом… Чем же задел за живое знаменитый писатель дочь Александра Зигера?