Изменить стиль страницы

Александр любил в тихие ночные часы посидеть над тетрадью. Это был своего рода разговор с самим собой и отчет перед совестью своей за содеянное, раздумья о будущем и точнейшая хроника жестокой борьбы подполья.

Александр стал записывать события последних трех дней.

«29.10.43 г., пятница. С раннего утра по Симферопольскому шоссе идут одна за другой колонны автомашин, нагруженных разным военным имуществом. Немцы злые, как голодные звери. Заметна паника.

В 20 часов заработал наш радиоприемник. Радостные вести с фронта. В 21 час прилетели наши соколы. Осветили город ракетами. Светло как днем. Охваченные животным страхом, «победители» бегают как очумелые. Зенитные батареи открыли беспорядочный огонь, прожекторы почему-то не светят, зенитки бьют, куда вывезет.

30.10.43 г., суббота. В 6 часов утра пришли друзья. Говорили о плане действий наших людей. В 7 часов прибежала с плачем соседка. Предупредила: расклеивают по всему городу приказ об эвакуации всего мужского населения. Пришлось принять меры. Среди населения смятение такое, что трудно рассказать. Севастополь точно в пожаре. Люди куда-то бегут, кричат, прячутся. Другие сговариваются и ночью исчезают из города. Предприятия окружены фашистами, вооруженными автоматами. Рабочие, как закованные в цепи, никуда ни за чем не отпускаются. При попытке бежать расстреливаются. Документы в учреждениях сжигают. Объекты военного значения минируют. По улицам облавы. Хватают мужчин. Наши руководители групп встревожены и просят указаний, что делать. Решено — всем оставаться на месте, продолжать работу.

Появилось новое обращение фашистского командования к населению о выдаче КПОВТН. Приняты меры: запрятали вещи на случай обысков… Опять прилетели наши соколы — моряки. Жутко пробомбили. Все мы переживали огромную радость.

Всю ночь работали.

31.10.43 г. День начался в тревоге, но чем выше поднималось солнце, тем становилось веселее. Приказ об эвакуации населения сменил другой — «эвакуация отменяется».

Чтобы «успокоить» население, которое всячески укрывается, гитлеровское командование пустило брехню о том, что якобы «эвакуация» отменена потому, что германская армия получила подкрепление, прорвала советскую линию обороны, заняла Мелитополь и продвинулась за Мелитополь на восемьдесят километров. «Поэтому, — говорится в приказе, — угроза Крыму и Севастополю миновала». Но это вранье шито белыми нитками. Все видят, что фашистские заправилы продолжают удирать из Крыма. Эвакуируются карательные отряды, сбежал городской голова Супрягин. Хотел удрать и начальник полиции Корабельного района, но наши ребята помешали. Успокоили его навеки и укрыли в надежном месте в земле.

С наступлением вечера мы ждали своих. Прилетели точно, не опоздав ни на минуту. Фашисты, как прибитые собаки, в панике разбежались по укрытиям. Бомбы сбросили удачно. На вокзале попали в эшелон с войсками и техникой, на Историческом бульваре разбили зенитки, на Графской пристани потопили большой пароход. Оккупантов не узнать. Дух упавший. Потеряли надежду на спасение и через море. С горя пьют шнапс, шныряют по городу. Мы всю ночь не спали, готовили газету № 16 и обращение к населению города».

Александр прикрыл тетрадь, задумался. Быть может, он дотянет до того дня, когда ему придется отчитываться. Партия спросит его: а что ты делал здесь, в оккупации? Чем ты, коммунист, помог Отчизне в тяжелый час?

А если не дотянет до этих счастливых дней?.. Что ж, тогда, быть может, чья-то дружеская рука перевернет эти страницы и прочтет летопись страдных дней подполья.

Да, город мертв, лежит в руинах. Да, крепость сдана.

Но люди не сдались! Пали в осаде все семь крепостных бастионов. Но выдюжил, выстоял последний восьмой бастион — богатырская сила духа народного! Севастопольцы и безоружные действуют и побеждают. Их руками потоплена подводная лодка, «отремонтированная» в порту, сожжены склады шкиперского имущества, танкер с горючим, пароход и три катера пущены ко дну; невидимые руки подстраивают аварии поездов, расхищают грузы, выливают на землю бензин из цистерн. Несмотря на террор и расправы, люди борются.

Чем больше Александр размышлял, тем чаще возвращался к мысли о создании подпольной вооруженной дружины, способной, когда наступит час, поднять восстание и захватить город. Этого откладывать дальше нельзя. И тут он с горечью вспомнил, что и последняя его попытка установить связь с советским командованием потерпела неудачу: Смагло и Пустовалов, направленные им за линию фронта, тоже пропали без вести.

Да, боевой отряд надо создавать немедленно. Прекратилась слежка, Майер дезориентирован. Тайная невидимая сеть подполья оплела многие предприятия и учреждения оккупантов. Нынче всюду есть свои люди. Маша Гаврильченко — на бирже труда, ее подруга Маня Глебова — в офицерской столовой СД, коммунистка Прокопенко Галина с дочерью Валей и со своей подругой Еленой Тютрюмовой — уборщицы в морской комендатуре и отряде карателей, Женя Захарова — в типографии городской управы, Нина Николаенко устроилась в Рыбконторе, Люда Осипова — табельщица на станции. Есть свои люди и в городской полиции. Переписчики, регистраторы, уборщицы, рассыльные, машинистки — мало приметные люди сделались ушами и глазами подполья. Через них он узнавал замыслы фашистских правителей города, важные новости и события; через них тайное становилось явным. Они сообщали о предстоящем угоне молодежи в Германию, о возводимых за городом укреплениях, над кем из советских людей нависла угроза ареста; они помогали пополнять список предателей и провокаторов.

Перевернув страницы дневника, Александр задержался над записью о первом провале в подполье. Агенту полиции Серенко удалось проникнуть в одну из трех патриотических групп порта, организованных Павлом Даниловичем Сильниковым. Назойливое любопытство Серенко вызвало подозрение у Сильникова, и подпольщики решили избавиться от него. Но поздно. Члены этой подпольной группы — рабочие Агеев, Кривошеее, Матвеев, Коротков, а также Сильников и его жена Таисия Дмитриевна были арестованы и расстреляны. Группы Григория Максюка и Александра Мякоты, о которых провокатор не знал, уцелели. Это был первый удар, нанесенный подполью.

Что привело к катастрофе? — задавал себе вопрос Александр, пытаясь осмыслить причины провала, и приходил к выводу: неосторожность при приеме новых членов в подпольную организацию и плохая конспирация!

Ни Сильников, ни Гузов, ни он не имели никакого опыта конспирации. Никто их этому не учил. Когда он начал организовывать патриотические группы, а потом кропотливо создавать сеть разведчиков, он на ходу приобретал элементарные навыки конспирации, с трудом и риском постигал суровые законы подполья. Только обостренное внутреннее чутье и осторожность помогали ему угадывать, как поступить в том или ином случае. Впрочем, и он допускал ошибки. Но пока что, в тех семнадцати труппах молодежи, которыми он руководил, машина подполья работала без перебоев. Если, конечно, не считать Петькиного ареста, который все же закончился удачным побегом.

Александр взглянул на часы: уже два. Где же Ваня и Максим? Не напоролись ли на жандармов?

Отложив карандаш, старшина спустился в подземелье и спрятал тетрадь в нишу, где хранились оружие, подшивки газет и листовок. Возвратившись наверх, он закрыл плитой лаз, тихо, чтобы никого не разбудить, придвинул вплотную к стене кухонный шкафчик, и вышел на крыльцо.

Непроглядная ночь. Веяло щемяще грустным запахом увядающих хризантем, которые Лида развела в садике. Где-то на краю слободки прокричал петух. До рассвета было еще далеко.

Зябко поежившись, Александр сошел по ступенькам в сад, поднялся в гору на тропу и остановился.

Тишина. Быть может, они заночевали на Лагерной у дяди Коли? Постояв немного, он вернулся в дом и, сев в кухне, стал читать старый роман, который Лида принесла от матери с Корабельной. Не успел он перевернуть и двух страниц, как услышал шаги. Отложив книгу, поспешил открыть дверь.

Александр увидел расстроенные лица товарищей. Худые, запавшие щеки Кузьмы неестественно розовели, нос его заострился и словно бы вытянулся, а на побелевшем лице Вани отчетливо проступала темная россыпь веснушек. У Александра засосало в груди от предчувствия беды. «Вероятно, сорвалось. Почему здесь Кузьма и где Максим?» — подумал он и нетерпеливо спросил: