Дождевой яд выедает кожу, и Тони содрогается в холоде и безутешном неумолимом горе. Словно прокажённый, он вскапывает рыхлую землю… руками, скалывая ногти и крича во все горло, царапая язык собственными зубами. Слишком эгоистично завышать свою значимость для кого-то, свернув веру далеко в нутро, чтобы потом обернуть этот ком в болезненную перверсию, истекая кровью, превращая в омерзительный вуаеризм доверенную душу.

Создавать другие цели: забыться, уйти, исчезнуть. Графики, маски, грифеля и кисти — закопать, сорвать, убить. Унести с собой. Доколе терпеть? Под тёплый плед — гнилой лёд — пряча то, что раньше было телом.

Плачет луна на могиле. Её свет заметно потускнел от скорби, мрачным сводом укрыв схороненных. Зловещая пустота с тишиной навеки поселились на тайном кладбище двух душ. Кому они нужны теперь? Будут ли о них помнить? Кто подарит им крест, на котором почивать станут вороны — единственные гости помертвелых?

После ночи обязательно наступает рассвет: на землю мягко опустится солнечное свечение, рассеивая туман, будет мазать золотом асфальты улиц. Новый день принесет за собой новое время и новые возможности. Город снова прошьют иглой, латками штопая дыры, заставляя забывать и жить по-новому. Порядятся новые куклы с мраморными лицами, синими глазами, словно сущий лед. Куклы разольют тебе надежду по шотам, и ты бездумно выпьешь сладкий яд, вновь ощутив себя престарелым акселератом.

Затем ты нырнешь, уходишь на самое дно вместе с куклой…

Ребёнок должен сложить свои игрушки в коробку…

И отдать их… создателю назад, словно пастор, справляя требу.

Мы превращаем наши сердца в тёплый уютный берег, который омывают чужие океаны. Мы марионетки с запутанными цепями, стальными, прочными. Мы не замечаем изъянов, когда это особенно требуется. К нам ластятся, а мы верим. Они совершают флэшбэки, а мы прощаем: вереница за вереницей кругооборотов бесконечного доверия. Холодок по пояснице от приятных лжефраз.

Снова дырки — разочарования.

Спустя время нам складывают руки, словно мосты, на холодную омертвелую грудь, разрушая бренность оковы. Мосты над реками личного иссечённого времени. Крушить нужно границы, создав внутри себя комету, стать псевдопатриотом собственной вселенной. Тогда лицедейская правда умрет в стенаниях.

***

Губить душу свою, даря другому человеку улыбки. Тони чувствует свой страх. Последний штрих сегодня по его портрету, словно ожоги по лицу. Нет. Холодной водой по роже. Ведь сегодня ему ещё провожать Художника, а он даже не знает его имени. Словно комкаются крылья за спиной, но сегодня день не для полётов. Сегодня ещё любимые песни расставить по алфавиту и допить ненавистный чай в столовой. Он чувствует себя зеркалом, распятым на стене. В нём отражения другого человека — он смотрит на себя, но видит Бога. Вместо карих — ярко-синие, более улыбчивые. Словно целый рай таится в этих глазах. Расстёгивая воротник капюшона, он освободит своё лицо для мира, напоказ выставляя чувства. Сегодня. У кого-то сердце уходит в пятки от того, что кто-то спонтанно поправляет локон за ухо. Если Бог однажды и заплачет, то ночью прольётся гроза. Если Он скажет что-то Тони, то они станут общаться междометиями.

Художник не любит трамвайные вагончики, Тони готов жить в них. Почему человек любит и не любит езду? Иногда кажется, что в трамваях прячется некая суть: когда переезжаешь со станции на станцию, то многое для себя открываешь. Только где прячется эта суть? Под креслами или… Нутро? Можно проверить, не беспокоясь за чистоту пальцев. Заменяя стук пульса рокотом рельс, превращая все нечаянные встречи в попытки забыться.

***

Он мог только наблюдать, как цветные мечты меняются на серые будни, стоя у двери. Стоя у двери… на пороге ада?

Ад за дверью, а Тони на полпути. Сердце стремительно забилось, словно тысячи пущенных стрел, одна за другой, попадали прямо в цель. Оказывается, те, кто вдохновляют — умеют и опустошать.

А ведь есть и такие: люди-квартиранты. Когда надоело, либо совсем пустырь — они возвращают ключи и уходят навсегда недописанной пьесой под роковые куранты разбивающейся душонки. Эдакий не до конца раскрытый лейтмотив из жизненного эпизода.

Как же часто он называл Его «Богом», потому что Бог — это не просто имя, как, например, «Тони». Нет ничего выше и преданней Бога, сильнее и величественнее, нежели это слово. Произнося Его «имя», не хватает на все вдохи выдохов. Он словно легато из истинных побуждений. Кажется, одно слово способно и некролог написать, и возродить, и вкопать, и обесценить. Так томно и малодоступно. Под Его имя умирают люди с улыбкой на губах и легким успокоением. Его только лукавый и грешный напишет с маленькой буквы. Тони же — омоет его кровью, принося в жертву символы страсти и дерзкого безумия, что важнее любых заглавных и больших.

За дверью — ад. За дверью — не может быть правдой. Тони отрицает, механично замахав головой, будто сейчас эта галлюцинация обязательно исчезнет. Ведь не божье это дело таким заниматься. Тони не мог поверить, что светлый образ Художника, который олицетворял Всевышнего, оказался той самой чёрной бездной из частых кошмаров. Импульсы, явно отстающие по фазе, наобум искали пристанище в голове шокированного парня. Как же хотелось просто взять из ниоткуда пульт и переключить с канала порно. Они не замечали Тони, они сношались у парня перед глазами, а тот всё видел. Это Боговое безрассудство перед простыми подсчётами времени, когда ровно в 18:10 они должны были встретиться и закончить портрет, пока солнце не спряталось, и виден маломальский закат. Как Художник мог забыть? Это ошибка либо пренебрежение? Что?

Как эти двое мужчин смеют так чинно шествовать по божьему телу? Что они себе позволяют? Почему Бог это разрешает, почему Богу нравится… Улыбается и прикрывает усталые негой веки… Расплавляется в собственной сладкой истоме.

Может забыться? Просто сделать вид, что не видел, не заметил? Уйти, будто и не знал никогда? Почему бы Тони не поддаться защитной реакции? Возможно, это было бы единственным правильным решением? Либо, как все это делают: вливать в себя спиртное, включая на полную громкость «всё хорошо». Стаканами безрассудно в облезлом дне, неком притоне на углу, что недалеко. Только это не про него вовсе. У него клубок внутри, а не дыра. У него внутри есть мир и море, там рыба всё ещё жива…

А за дверью плещется неприкрытый ад: кончики светлых волос, запах которых, Тони наизусть успел изучить. И как называть это чувство, которое ты видишь собственными глазами, и которое ты не можешь принять в себя? Отказываешься верить и вновь просишь помощи у иллюзии — пусть хоть та, верная подруга, укроет и оправдает.

Он не в силах перестать Его боготворить. Он прославит ещё не раз человека за его «грим».

Есть такие люди, как Тони: для них жизнь словно сгусток из правил, по которым они следуют, которые нельзя менять — они есть и они должны исполняться. Только в правилах заключается свобода.

***

— Простите меня, я немного опоздал.

— Солнце практически зашло.

— Это ничего, мы можем закончить портрет.

Бездна глухими отголосками дурманит…

— Как так можно наступать на чувства?

— Прошу прощения?

Тони видит перед собой главный исход. Его безумие обретает чёткие формы: это наваждение, и он уже чует тлетворный аромат…

Петиция во Вселенную.

— Почему у Вас мокрые глаза?

— Вы сошли с вершины Пантеона?

— Я позову врача…

— Лучше заберите меня в свой мир, прошу Вас. Вам тоже нельзя больше здесь оставаться, понимаете? Тут властвует иная сила, здесь всюду дьявольские провокации…

— Вам нужна помощь. Прошу, успокойтесь!

— Я стал постылым для Вас? Извольте поставить точку.

***

Ломаются суставы. Хочется выкрикнуть в воздух все молитвы для Него. Его кровь пахнет летним дождем с привкусом росы. Тони не может сдержаться перед этим жизненным, пречудным эликсиром: он лакает сочащуюся кровь из раны Бога, разрывает его грудную клетку и жадно хватает зубами кусок сердца, надёжно пряча в себя священную плоть. Он никому никогда не отдаст это любимое тело, он сохранит в себе его полностью.