Там все еще жили Долони и Кульсам. Чтобы не разбудить их, Рамчорон проводил Шойболини в комнату, расположенную наверху, зажег светильник и предложил женщине отдохнуть. Потом, совершив пронам, покинул комнату и запер за собой дверь.

— Чей это дом? — спросила Шойболини, но Рамчорон уже не слышал ее.

Он сам решил привести Шойболини в дом Протапа. Хозяин ему этого не приказывал. Наоборот, Протап ясно сказал: «Пусть паланкин отнесут в дом Джоготшетха». Однако по дороге Рамчорон подумал: «Вряд ли будут открыты ночью ворота в доме Джоготшетха. Да и впустят ли нас привратники? Что я скажу, если меня станут расспрашивать? А скажу правду, меня схватят как убийцу англичанина. Нет, это не годится. Сейчас лучше идти к себе домой». Так Шойболини оказалась в доме Протапа.

Когда носильщики подняли паланкин и тронулись в путь, Протап сошел на берег. Во время плавания гребцы молчали, потому что в руках у него было ружье, сейчас, увидев латхиалов, тоже никто не посмел вымолвить слова. Ступив на берег, Протап направился к своему дому.

Рамчорон открыл ему дверь и сказал, что ослушался своего хозяина.

— Иди позови ее и сейчас же проводи в дом Джоготшетха! — приказал Протап.

Рамчорон поднялся к Шойболини и, к своему удивлению, застал ее спящей. Можно ли спать в такую минуту? Не знаю. Я пишу лишь о том, что было. Рамчорон не стал будить Шойболини. Он вернулся к Протапу и, сообщив, что она спит, спросил:

— Разбудить ее?

Протап удивился и подумал: «Пандит Чанакья[97] забыл написать, что для женщины самое главное — сон». Рамчорону же он сказал:

— Не надо. Ты тоже отправляйся спать. Мы много потрудились. Я, пожалуй, тоже отдохну.

Рамчорон ушел. Вокруг стояла мертвая тишина. В кромешной тьме Протап бесшумно поднялся наверх и, подойдя к двери своей спальни, открыл ее. На своей постели он увидел спящую Шойболини. Рамчорон забыл его предупредить, что поместил ее в этой комнате.

При свете лампы Протап видел лицо Шойболини, и ему казалось, будто на белоснежной постели кто-то рассыпал только что сорванные едва распустившиеся цветы, будто в сезон дождей по серебристой поверхности спокойной Ганга плывут белые лотосы. Чарующая тихая красота! Протап не мог оторвать взгляда от лица Шойболини. Но не потому, что его изумила ее красота или в нем пробудилась страсть. Он смотрел на нее, ни о чем не думая, словно зачарованный. Перед глазами встало далекое прошлое: как-то вдруг само собой всколыхнулось море воспоминаний и покатились волны, обгоняя друг друга.

Шойболини не спала. Закрыв глаза, она размышляла о случившемся и не слышала, как вошел Протап. Он хотел поставить к стене ружье, которое держал в руках, но сделал это неловко, и оно упало на пол. Шойболини открыла глаза, приподнялась и увидела Протапа.

— Что это? Кто ты? — вскрикнула она и лишилась чувств.

Протап принес воды, брызнул в лицо Шойболини, и, словно роса на лепестках лотоса, заблестела она, смочив прекрасные волосы молодой женщины, которые стали теперь похожими на водоросли, обвивающие лотос.

Вскоре Шойболини пришла в себя и уже спокойно спросила:

— Кто ты? Протап? Или ты какое-нибудь божество, которое хочет обмануть меня?

— Я Протап.

— Еще в лодке мне показалось, будто я слышала твой голос, но я не поверила своим ушам. — И Шойболини глубоко вздохнула.

Видя, что она совсем успокоилась, Протап собрался уходить, но Шойболини остановила его:

— Подожди!

Протап нехотя остановился.

— Зачем ты сюда пришел? — спросила Шойболини.

— Это мой дом.

Хотя Шойболини внешне выглядела спокойной, на самом деле она от волнения едва переводила дыхание. Немного помолчав, она собралась с силами и снова спросила:

— Кто доставил меня сюда?

— Мы, — ответил Протап.

— Кто это «мы»?

— Я и мой слуга.

— Зачем?

— Я никогда еще не встречал такой грешницы, как ты! — вскипел Протап. — Мы вырвали тебя из рук проклятых чужеземцев, а ты еще спрашиваешь, зачем тебя сюда привели?!

Видя, как гневается Протап, Шойболини постаралась взять себя в руки. Сдерживая слезы, она проговорила:

— Если ты считаешь пребывание в доме чужеземца позором, то почему ты сразу не убил меня? Ведь у тебя в руках было ружье.

— Я сделал бы это! — ответил Протап. — Но я не убиваю женщин. Хотя тебе, конечно, лучше всего было бы умереть!

Шойболини заплакала.

— «Лучше всего было бы умереть»! — воскликнула она сквозь рыдания. — Пусть другие говорят это, а ты не смей! Кто довел меня до такого ужасного положения? Ты! Кто сделал мою жизнь беспросветной? Ты! Из-за кого я, потеряв всякую надежду на счастье, стала безрассудной? Из-за тебя! Из-за кого я несчастна? Из-за тебя! Из-за кого я не смогла всей душой привязаться к дому? Из-за тебя! Ты не смеешь осуждать меня!

— Я осуждаю тебя, потому что ты грешница. Ты говоришь, что во всем виноват я. Но, видит бог, я неповинен в твоих грехах. Он один знает, что я боялся тебя, как боятся змеи, поэтому и ушел с твоего пути. Вот почему я покинул Бедограм. Во всем виновата ты одна. Ты — грешница, а винишь меня. Что я тебе сделал?

— Что сделал? — в гневе переспросила Шойболини. — Зачем ты, чистый, словно божество, опять пришел ко мне? Зачем зажег передо мной свет моей юности? Зачем воскресил в памяти то, что я давно забыла? Зачем я увидела тебя? Почему нам не суждено было быть вместе? Почему я не умерла? Знаешь ли ты, что я всегда помнила тебя, и поэтому мой дом казался мне лесом? Знаешь ли ты, что я покинула его в надежде когда-нибудь найти тебя? Если бы не это, на что мне Фостер.

Протапа словно ударило громом. Как ужаленный скорпионом, выбежал он из комнаты.

В это время у ворот дома послышался шум.

Гольстон и Джонсон

Когда паланкин с Шойболини унесли, и Протап сошел на берег, из лодки потихоньку вылез сипай, которого Протап стукнул багром по руке. Стараясь остаться незамеченным, он последовал за паланкином. Это был мусульманин по имени Бокаулла Хан.

Первая армия, прибывшая в Бенгалию с Клайвом[98], была сформирована из жителей Мадраса, поэтому в то время все солдаты-индийцы, находившиеся на службе у англичан в Бенгалии, назывались телинганцами. Позже в английской армии служили и жители Северной Индии, и мусульмане. Бокаулла являлся выходцем из окрестностей Гаджипура.

Бокаулла следовал за паланкином до самого дома Протапа и видел, как Шойболини вошла туда. Тогда Бокаулла отправился к Амиат-сахибу, где застал всех в большом волнении. Амиат уже знал о печальном происшествии с Фостером. Бокаулла также узнал, что сахиб обещал награду в тысячу рупий тому, кто сегодня же ночью найдет преступников.

Тогда Бокаулла предстал перед самим сахибом, рассказал ему обо всем, что случилось, и прибавил:

— Я даже могу показать дом, где скрываются эти разбойники.

Лицо Амиата-сахиба просветлело. Он приказал пятерым сипаям идти вместе с Бокауллой.

— Схватите этих негодяев и приведите ко мне, — приказал он.

— Дайте мне еще двух англичан, — попросил Бокаулла. — Протап Рай настоящий дьявол, одним индийцам с ним не справиться.

Амиат приказал двум англичанам — Гольстону и Джонсону — отправляться вместе с Бокауллой, захватив с собой оружие.

По дороге Гольстон спросил Бокауллу:

— Ты был когда-нибудь в этом доме?

— Нет, не был, — ответил тот.

Гольстон обратился к Джонсону:

— Нужно захватить с собой лампу и спички. Индусы всегда гасят свет на ночь, чтобы избежать лишних расходов.

Взяв все необходимое, англичане молча, твердым шагом шли по дороге. Сзади шагали пятеро сипаев и Бокаулла. Городские стражники, встречавшиеся им по дороге, в испуге шарахались в стороны. Приблизившись к дому Протапа, англичане тихо постучали в дверь. Услышав стук, Рамчорон пошел открывать.

Рамчорон был на редкость преданным слугой. Он искусно делал массаж и натирал своего хозяина маслом. Он знал тайны косметики и умел очень красиво уложить складки на дхоти[99]. Никто другой не смог бы так же хорошо следить за чистотой и порядком в доме и в то же время делать такие удачные покупки. Однако не это являлось его главным достоинством. В Муршидабаде Рамчорон слыл искусным латхиалой, немало индусов и иноземцев пали от его руки. Он был также метким стрелком, о чем могли бы рассказать воды Ганги, окрашенные кровью Фостера.