— Здравствуй.

— Здравствуй. Ты чего тут?

— Так… Приходил узнать, как дела у Настасьи Степановны. Я вчера здесь был.

— Когда?

— Вечером. После работы. Ты уже уехала.

— А тебе какое до нее дело? — спросила Вера уже на улице.

— Человеческое, — сказал Сергей. — Потом… тебя надеялся увидеть.

— В этом не было нужды.

— У тебя не было, у меня была.

— Ну, укараулил. И что дальше?

— Не знаю… Увидел тебя — и то хорошо…

— Ну и привет! — Вера рукой Сергею помахала, как ей показалось, достаточно небрежно и готова была исчезнуть с Сергеевых глаз.

— Погоди… Надо поговорить.

— Не о чем. И времени у меня мало…

— Спешишь куда-нибудь?

— А к следователю, — сказала Вера с вызовом. — Он меня уже четыре дня как срочно пригласил.

После этих слов она улыбнулась иронически и высокомерно: мол, если ты забыл, что я за женщина, так вот я напоминаю.

— Я тебя провожу, — сказал Сергей.

От больницы до прокуратуры было километра полтора, Вера не торопилась, зонтик несла над собой красиво и старательно, будто бы она выгуливала его и никакой иной цели у нее не было сейчас, а Сергей, покорно шагавший сзади с мокрой опущенной головой, казалось, для нее вовсе и не существовал. Следователь вряд ли работал по субботам, да и она не собиралась идти сегодня в прокуратуру, однако же, напомнив Сергею о следователе, она из упрямства уже не могла остановиться. Вера нервничала, она не ожидала встречи с Сергеем, была не готова к ней, она желала прогнать Сергея раз и навсегда, но и боялась, как бы он не отстал от нее сейчас. Впрочем, Сергею трудно было догадаться о ее чувствах, даже и не презрение выказывала она к нему, а так, пренебрежительное недоумение, словно подобных Сергеев у нее была тысяча и теперь она никак не могла сообразить, какой из этих Сергеев идет за ней и зачем.

— Ты меня не можешь простить? — сказал Сергей.

— О чем это ты? — пожала плечами Вера, обернувшись к Сергею.

— Перестань, — сказал Сергей, остановившись.

Остановилась и Вера.

— А чего мне переставать? Я не дождь.

— Вера, зря ты все это… Тогда мы с тобой погорячились… Ты, наверное, была права… Но я не мог… Ты прости, я плохо говорю, но ты пойми… Я люблю тебя… И все…

Он руку протянул к ее руке, она хотела отвести ее, оттолкнуть, но не смогла, прикосновение его пальцев обожгло ее, как обжигало в прошлую зиму, когда они еще не были близки, а синими вечерами стояли друг против друга у подъездов чужих домов, на опустевших утоптанных перронах, возле заснувших до весны качелей в парке над Пахрой.

— Ну что ты… Ну зачем ты здесь?.. Люди же… — сказала Вера, но не тем дурным, неестественным голосом, каким она произносила слова минуты назад, а своим, чуть грубоватым, но теплым и ласковым, и маска неприступной женщины исчезла, прежняя никольская девчонка стояла перед Сергеем.

— А что люди? Я тебя люблю…

— Пойдем, Сережа…

— Погоди. Ты мне скажи…

— Пойдем… Больше ничего не говори…

— Хорошо.

Вера шагала быстро, хотя теперь она и не понимала, куда идет, но уж точно не к прокуратуре. Она хотела успокоиться, умерить радость, она ругала себя за то, что не сказала Сергею о своей любви к нему, не сказала и о тоскливых мыслях последних дней, на ходу же, на улице, на людях, она уже не могла говорить ему об этом. Ее огорчало и то, что Сергей идет за ней и волнуется, не знаете ее любви, глазами же, наверное, она не успела ему ничего сказать. Впрочем, решила она, пусть еще поволнуется.

— Погоди, Вера, я хочу тебя поцеловать…

— Ты что! Здесь… Сдурел! Сережка!

— Ну и что?

— Не надо!.. Не надо…

Он притянул ее к себе и поцеловал, робко и быстро, по-мальчишески, себя и ее стесняясь, а вовсе не людей, проходивших мимо. Да никто, казалось, на них и не обратил внимания. Только извозчик, сидевший на телеге с ящиками из-под водки, одобрительно помахал им рукой. К дождю он привык, лошадь не погонял, имел время рассматривать происшествия на мостовой.

— Сережка! Дурной! Вот дурной! — рассмеялась Вера и побежала от него по улице, не смотрела на лужи и радости своей не скрывала.

— Ты не лучше меня, — сказал Сергей, догнав ее, — придешь к следователю с мокрыми ногами.

— А я к нему не пойду. Он сегодня и не работает. Я к нему в понедельник пойду.

— Что будем делать?

— Не знаю. В шесть я должна поехать на работу. Дежурю ночью.

— Сейчас одиннадцать. Даже без десяти. Может, сходим в кино?

— Ну давай. А то дождь…

Попали в, кинотеатр «Призыв» у вокзала на «Смерть филателиста». На экране люди подозревали в убийстве сына филателиста и зрителей хотели заставить подозревать его. Но было ясно, что сын только кажется негодяем, на самом же деле убить отца он никак не мог. Много курил, думал об этом, сидя и лежа, следователь, седеющий грузин, изящный и красивый, совсем не похожий на Виктора Сергеевича. Вере казалось, что и следствие, проходившее на экране, чрезвычайно отличается от следствия, которое вел Виктор Сергеевич. Там все было всерьез и интересно, в жизни же скучно и без толку. Впрочем, Вера на экран глядела рассеянно и о Викторе Сергеевиче и следствии думала рассеянно, рука Сергея ласкала ее руку, своим коленом она чувствовала колено Сергея, все у них начиналось так, как начиналось зимой. Зал был почти пустой, но билеты продали кучно, на соседние ряды, вокруг всюду сидели люди, мешали Сергею с Верой, а перейти куда-либо в уголок они не решались. Слова не сказали друг другу, встречались, когда свет был поярче, глазами, этим и довольствовались, досидели до конца сеанса, увидели погоню на автомобилях и падение в пропасть настоящего негодяя, вышли на улицу, в дождь. Оба были взволнованны, что-то говорили друг другу, слова, которые они произносили, теряли свой серый повседневный смысл и значили совсем иное, существенное для Веры и Сергея.

— Если бы тебе исполнилось сегодня восемнадцать, — сказал Сергей, — мы бы сейчас пошли в загс.

— А вдруг бы я не пошла?

— Я бы тебя улестил. Наобещал бы златые горы и упросил бы… Знаешь что, а пойдем сейчас в загс… Просто так… Посмотрим — и все… Будто мы заявление подадим… И станем ждать…

— Больше года, да?