— Ты что, Верк, — заговорила Нина испуганно, — ты что придумала?

— Ничего, — сказала Вера.

— Нет, ты брось, Верк, я ведь вижу! Ты не хочешь мне сказать?

— Ты не обижайся. Но тут дело только мое и ничье больше.

— Ну и глупо! Себя погубишь и близким отравишь жизнь. Подумай хоть о матери и сестрах… Как они будут без тебя? И зачем тебе руки об этих гадов марать? Суд все сделает…

— На суде меня измучают больше, чем их.

— Нет, Верк. Сегодня же надо ехать в район, в милицию, подать заявление, и к врачам. Если не поедешь, я сама возьму и съезжу…

— Ну и предашь меня.

— Эту твою глупость я всерьез не принимаю. Поверь, если бы я считала, что ты собираешься поступать правильно, я бы тебе помогла и риску бы не испугалась — когда надо, я не трусливая, ты знаешь, но тут ты не права.

— Ну и хорошо, — сказала Вера обиженно, — не права, ну и хорошо…

— Сразу надулась, — сказала Нина. — Ты хоть подумай, не спеши…

Вошла мать.

И Нина, и Вера скосили глаза в ее сторону, ожидали новой бури, но слов никаких не было произнесено, и тогда Нина встала.

— Мне пора на работу. Как вернусь, сразу сюда забегу. Ты, Вера, не права, ты все взвесь, — тут Нина остановилась, испугавшись, как бы Настасья Степановна не учуяла в ее словах чего-либо дурного или тайного, и, помолчав, добавила: — Вы уж, теть Насть, с Верой не ругайтесь. Не надо сейчас.

— Я тебя провожу чуть-чуть, — сказала Вера.

Нина уходила, Настасью Степановну перед тем за плечи обняв: мол, тетя Настя, все обойдется-образуется. Вера остановила подругу в сенях, стала говорить, смущаясь собственной слабости, страдая оттого, что открывала Нине запретное, обнажала свою неотвязную тревогу, которую держать бы ей про себя, но и держать про себя не могла, и ждала теперь, чтобы Нина успокоила и обнадежила ее.

— Знаешь, Нинк, чего я боюсь-то? — говорила Вера, волнуясь. — Вот Сергей приедет и все узнает…

— Ну и чего?

— Ну, как чего? Как у нас будет-то с ним?..

— Если он от тебя отвернется, значит, и цена ему грош. И жалеть тогда о нем не стоит.

— А может быть, он и не отвернется, а все равно не будет уже ничего хорошего…

— Не надо, Верк, вот помяни мое слово, все хорошо у вас сложится.

Уходя совсем, она шепнула Вере:

— Верк, я за тебя боюсь. Слово дай, что ничего не выкинешь, пока не вернется Сергей. А?

— Ладно, — сказала Вера, — хватит об этом.

Нина ушла, уехала, спасибо ей, подумала Вера, в электричке она еще погорюет о тяжкой судьбе подруги, а потом московская жизнь отдалит от Нины Верины беды, и ничего тут не поделаешь. Вера вздохнула. Вошла в комнату. Мать сидела у стола.

— Ну что, — сказала Вера, предупреждая атаку матери, — обязательно при людях надо устраивать крик?

— Садись, — сказала мать.

— Ну, села. И что дальше?

— Ты можешь говорить мне все, что хочешь, можешь наплевать на мать, но дурь из головы выкинь. И не злись. Нина тебе советовала правильно.

— Чего она такое советовала?

— Сейчас же ехать в город.

— Никуда я не поеду, — хмуро сказала Вера.

— Поедешь. Что ты задумала? Мстить, что ли?

— Мое дело.

— А обо мне с девчонками вспомнить не желаешь? Что с нами-то станет?

— Вас не убудет.

— В тюрьму ведь сядешь!

— Я и сяду, а не ты с ними.

— Вера, не дури, — сказала мать, — я тебя прошу.

Тут Вера взглянула на нее и увидела, что губы у матери дрожат, а глаза влажны, и всякое желание дерзить матери пропало, следовало ей успокоить мать, произнести какие-нибудь ложные слова, чтобы она хоть на минуту посчитала, что Вера готова отказаться от своих намерений, но слова подходящие не явились.

— Девчонки-то маленькие, — сказала мать, — а могут одни остаться. Как проживут-то?

— С чего вдруг одни?

— Мне в больницу ложиться надо, — сказала мать.

— Ты что?

— Я уж вам не говорила, не пугала раньше времени…

— С чего ты взяла, что в больницу?

— Я у врачей была. Обследовали и велят…

— У каких врачей?

— У разных. И у… — Мать замолчала.

— И у кого? — В горле у Веры стало сухо.

— У онколога.

— Они что?

— В больницу велят ложиться. Операцию делать…

— Ты что! Ты врешь! — крикнула Вера. — Чтобы я в милицию пошла, да?!

— Я тебе никогда не врала. Вспомни, когда я тебе врала? С отцом меня не путай.

— И за что же такие напасти на нашу семью! За что!

Волком взвыть хотелось Вере, застонать на весь поселок Никольский, тупое отчаяние забрало ее — что же это делается-то и почему? Но мать сидела напротив Веры тихая, губы ее уже не дрожали, слез не было в ее глазах, а было спокойствие, объяснить которое Вера могла только тем, что мать все передумала о себе, ничего не став выспаривать у судьбы, а теперь ее заботило лишь будущее дочерей, и, поняв это, Вера не застонала и не заплакала. Она старалась теперь успокоиться, обнадежить себя хоть бы мыслью о том, что у матери вдруг не самое страшное, но спросить о болезни долго не решалась. Сказала наконец:

— А диагноз они тебе какой поставили?

— Они, может, и сами не знают. Надо операцию делать, а там уж увидят, доброкачественная или какая…

— Конечно, доброкачественная, — быстро сказала Вера, — сделают операцию, и все обойдется… Сколько случаев знаю!

— Дай-то бог, — сказала мать, вздохнув.

Вера встала.

— Насчет меня будь спокойна. Ничего я дурного не выкину. Не хотела я в милицию, но пойду. Пусть будет по закону.

Мать тоже встала.

— Оно и лучше так.

Вера бросилась к матери, обняла ее, заплакала:

— Что же делать-то нам с тобой, мамочка моя? За что же нас так?