Прозрение апостола Павла случилось на пути в Дамаск, я же распознал в Фернане дьявола на красном светофоре. Вёл, как-то, наш катафалк я, шеф дремал на пассажирском сиденье. Разглядывая перекрёсток, с намерением проскочить его на зелёный свет, отметил я в поле своего зрения и профиль Легэ. На шоссе выбежала какая-то лицеистка в мини юбке, и лицо Фернана, зеленоватого отсвета и с налётом явной похоти, обернулось в мою сторону. Он ждал от меня поддержки ходу своих наигнуснейших мыслей, но я принял вид недотёпы, хотя и представил себе при том бесстыдные и пошлые его руки, руки инквизитора. Подумал я и о дочери его, о предначертанном ему кресте и понял, что человек этот неисправим, что не изгнан из него засевший в нём монстр и насильник, готовый к прыжку на всякую ослабшую, отчаявшуюся жертву, каковой, верно, была и Шарли в тот вечер, первого ноября. И припомнилось мне лицо Фернана утром того понедельника, следовавшего за памятными траурными выходными, с пьянкой моей от отчаяния, попыткой суицида отравлением газом и обжорством ризотто. Случилось это на следующий день за нападением, порушившим рассудок женщине всей моей тогдашней жизни. Память моя, будто объектив камеры, «наехала» на наклеенный поперёк щеки Фернана пластырь… Он скрывал не порез от бритвы, как мне тогда подумалось, а следы ногтей бедняжки Шарли. Нутром это я осознал, хотя доказать не смог бы никогда.

В очередной раз я едва сдержал свой гнев, перешедший в тошноту. Легэ, заметив мою бледность, поинтересовался, всё ли со мной в порядке. «Малость притомился», — ответил я. А, совершенный во всех отношениях, шеф предложил уступить ему руль. Я же съёжился на пассажирском сиденье, представив себе Фернана повешенным на виселице и со ртом, набитым отрезанными гениталиями его. Чуть погодя получил Фернан первую из верёвок, что, должно быть, и довело его до кончины.

Судьба порой выкидывает и не такие коленца.

Ролан куда-то запропастился и не скажу, чтобы мне его не хватало.

Однажды, правда, мы пересеклись и я, желая его реакцию пронаблюдать, как бы уже при расставании, поведал ему о как бы странном случае, рассчитывая при том на его чутьё проходимца с чутким сердцем, от чего ему никак не удавалось избавиться.

Как-то раз, при встрече в парке всё того же медцентра, собрался я уж уходить, потому как Шарли пора было возвращаться в палату, но она обернулась вдруг ко мне и сказала:

— Постой, Фавли боится ствафнава мсье.

И я рискнул задать вертевшийся на языке вопрос:

— Ты что же, того, кто зло тебе причинил, знаешь?

Вышло всё, похоже, неуклюже, и вся она как-то съёжилась, но сидевшая глубоко внутри неё девчушка всё же ответила, поглаживая животик:

— Да, ствафный мсье… и квафное пятно, вот тут.

Как вы, должно быть, заметили, режиссирует всё лишь случай, дерзкая креативность коего превосходит всяческое воображение. Ответ Шарли высветлил для меня одно воспоминание, им-то я с вами и поделюсь.

Во времена нашей, как гласила о том вездесущая молва, помолвки Франсуаз Легэ навязала мне, как-то, визит к своей бабуле по отцовской линии, дабы представить той будущего, во всех отношениях совершенного муженька, каковым, видимо, я в ту пору ей ещё представлялся. Бравая дамочка потчевала нас меню из исторического прошлого своего сыночка, в общих чертах, с моих слов, вам уже знакомым. Когда же мы раскланивались, она уж на пороге прошамкала вдруг: «Д’э туди сю к’ем джамбо оро дель шанс, иль а ен’гросе тас де вэнь’сю панс!», что означало: «Я всегда знала, что моего мальчика ждёт удача, не даром же на животе у него большое винное пятно видно». Не могу передать кисловатости её смеха, оттенявшего ту тираду.

Тогда анатомической сей детали не придал я никакого значения, но стоило Шарли перепоручить мне воспоминание об одной единственной примете своего обидчика, как мозг мой обволокло тяжкой кровавой тучей.

С позволения руководства заведения забрал я Шарли на воскресную прогулку. Розарио уступил мне для того свою машину.

Странно, и весьма, оказаться вдруг наедине с той, кого столь долго дожидаешься без дозволения ни в объятия свои принять, ни перед кем тревогу да отчаяние в одиночестве ночном не отвести. Ирония судьбы, вряд ли иначе, но надобность во мне была лишь для того, чтобы пособить ей вновь обрести ту самую трезвость ума, которая вновь потребовала бы от неё моего изгнания. Ну, что ж, сказал я себе самому, старая это всё история, теперь же речь о том, как запутать возможного её обидчика.

У меня в голове был чёткий план. Я знал, что обедать Фернан завёл в привычку в некой укромной загородной харчевне Фезандри, на берегу пруда во Вьё Марэ. По прибытии на место, я оставил машину на огибавшей пруд дорожке в нескольких метрах от белого, увитого диким виноградом фасада. Красота, да и только. Мы прошли во дворик. Там стоял Мерседес Фернана, точь-в-точь такой же, как и виденный Пьереттой, и в который садилась Шарли. Теперь же, она на него даже не взглянула.

Бойца нашего обнаружили мы за столиком на террасе, в окружении матери и нескольких приятелей. Незаметно я и указал Шарли на Легэ. Одет тот был в троакар, сидел склонившись лицом к тарелке. Она, пристально вглядываясь в него, направилась в его сторону. Я уж было подумал, что она подойдёт к самому столику, но Шарли остановилась в нескольких шагах, продолжая разглядывать его. Я же осторожно схоронился за фонтаном, оживлявшим обветшалую романтичную обстановку, лучшего места не нашлось. Не стану утверждать, что Фернан не догадывался о присутствии Шарли. А если всё было и не так, не думаю, что он признал бы её, настолько не походила она на ту панкетку с ирокезом, на которую он, должно быть, напал. Секунд двадцать спустя, Шарли отвела взгляд и возвратилась ко мне, глаза её всё это время оставались недвижными. Удалились мы скрытно, как и вошли. В машине, прикрыв обеими ладошками лицо, она принялась вдруг дрожать. «Злой мсье, удалил Шарли».

Сомнений у меня больше не оставалось.

Разумеется, абсолютным доказательством вины всё это, как заметил Розарио при возвращении ему его авто, не являлось. Он заявил о слабости аргументации, с его слов покоившейся единственно на интуиции, да на вольном, за уши притянутом толковании возникшего в воспалённом мозгу умом тронутой девицы воспоминания. Ну, да, говорил он мне, именно этими её беспощадными словами в любом суде любой адвокат защиты любому прокурору рот-то и заткнёт.

Только и сам Розарио, он же по рукам и ногам связан с Легэ, сам же во множестве, да на грани фола оказывал тому мелкие услуги, пусть всякий раз и оказывался безоружен перед его юмором… весьма, отметим мы, сомнительного свойства, однако.

Однако, ручеёк предположений моих обрёл тем временем уверенность, поскольку Пьеретта плеснула на мельницу мою целой рекой, пусть то и была Эн.

По весьма тонким намёкам понял я, что мадам Дюпре тайно практиковала старейшее из ремёсел. С возрастом, едва приметным, зародилась в ней тяга к респектабельности. Не в состоянии изменить жизнь кардинально, взялась она за роль распорядительницы. В каком-то смысле в том преуспела — годы службы по увеселению человечества, занятия репутации пускай и сомнительной, но в некоторых подобных заведениях и содержания весьма вычурного, флуоресцирующий товар которых во множестве своём отбрасывает на мостовые Бельгии манящий интригой цвет индиго, даровали ей ореол власти.

Основное владение, вотчина её, оплаченная с её же грудей испариной, обзывалась Blue Night.

Располагала мадам и постоянной резиденцией в респектабельном Морланвельце, прямо против замка Маримонт. В поросший каштанами Ситэ, где в своё время сама преуспевала и куда, благодаря связям, от суеты и лишних глаз сына-гангстера припрятала, являлась она лишь с тем, чтобы собаку покормить, не пожелав в собственном доме ту держать, да за мной, как я понял, присмотреть.