Наделенная многими дарованиями, умом живым, однако же склонным к меланхолии, она была преисполнена той тихой грусти, что свидетельствует о пристрастии к чтению и уединению. Подобными качествами природа, кажется, награждает единственно те создания, коих сама же и обрекает на несчастья, и, словно желая сделать несчастья эти для них менее горестными, наделяет избранников своих трогательной способностью извлекать мрачное наслаждение из слез отчаяния, проливаемых ими под ударами жестокой судьбы, и ценить таковое счастье несоизмеримо выше любых суетных и праздных удовольствий.
Госпожа де Фарней тридцати двух лет от роду, наделенная, как и дочь ее, умом и привлекательностью, однако же была весьма строга и осторожна. Желая счастья своему единственному дитяти, она опросила весь Париж, стремясь узнать мнение общества об этом браке. А так как родственников у нее не было и получить совет она могла лишь от нескольких приятелей, которым, в сущности, было все равно, то ее быстро убедили, что молодой человек, прочимый ее дочери в мужья, несомненно, является наилучшей партией в Париже и она совершила бы непоправимую глупость, не воспользовавшись предоставившейся возможностью. Дело было сделано, и молодые люди, достаточно для того состоятельные, сразу же после свадьбы зажили собственным домом.
В сердце юного Франваля не было места ни легкомыслию, ни беспорядочности, ни опрометчивости, ни одному из тех мальчишеских пороков, что препятствуют превращению юноши в зрелого мужчину. Обладая твердой волей и стремлением к порядку, Франваль имел тем самым все необходимые качества для управления домом и с этой стороны наилучшим образом был подготовлен к семейному счастью. Его пороки были совершенно иного рода, не безумства юности, но изъяны, присущие зрелому возрасту: лицемерие, склонность к интригам… к коварным выпадам, к злоязычию, способность вводить людей в заблуждение, эгоизм, изворотливость, лукавство — все это скрывалось под маской любезности и достоинств, уже нами упомянутых, к тому же приправленных красноречием, гибкостью ума и необычайно привлекательной внешностью. Таков был портрет человека, чей оригинал мы стремимся описать.
Мадемуазель де Фарней, знакомая, согласно обычаю, до заключения брака со своим супругом едва ли более месяца, была ослеплена этим фальшивым блеском и с готовностью принесла себя ему в жертву. Ей не хватало дня, чтобы налюбоваться на Франваля, она боготворила его, и восхищение ее было столь велико, что нелепо было даже помыслить о превратностях судьбы, способных разрушить столь сладостное для нее супружество, ставшее, по ее собственным словам, единственным смыслом ее жизни.
Франваль же, будучи философом в отношениях с женщинами, как, впрочем, и во всем ином, был поразительно хладнокровен к своей очаровательной жене.
— Принадлежащая нам женщина, — говорил он, — является индивидом, чье подчинение нам закреплено обычаем. Необходимо, чтобы она была покорна, преданна… достаточно благоразумна, хотя я и не склонен разделять предрассудки о бесчестии, пятнающем нас в случае, если супруга вознамерится подражать нашим бесчинствам. Совершеннейше нельзя примириться лишь с тем, чтобы кто-либо вообразил, что похитил у нас права наши. Все же остальное в равной мере ни в чем не умаляет семейного счастья.
При муже, исповедующем подобные взгляды, нетрудно предсказать, что путь несчастной девушки, связанной с ним нерасторжимыми узами, не будет усыпан розами. Утонченная, чувствительная, безупречно воспитанная, окрыленная любовью, устремленная навстречу желаниям единственного в мире мужчины, занимающего все ее мысли, госпожа де Франваль в первые годы супружеской жизни не подозревала, что цепи, ее опутывающие, были цепями рабства. Отрадно было видеть, как она все внимание свое, все усердие направляет на то, чтобы в те короткие минуты, когда супруг снисходит до ее ласк, он нашел бы по крайней мере все то, что она почитала необходимым для счастия возлюбленного своего Франваля.
Лучшим из доказательств, что Франваль не всегда уклонялся от супружеского долга, являлось то, что уже в первый год замужества жена его, будучи шестнадцати с половиною лет от роду, произвела на свет дочь, еще прекраснее, чем она сама, которой отец с первых же дней дал имя Эжени. Эжени — одновременно мерзейшее и прекраснейшее творение природы.
Господин де Франваль, лишь только дитя появилось на свет, стал осуществлять в отношении его свой гнуснейший замысел, для чего тут же и разлучил его с матерью. До семи лет Эжени находилась под присмотром доверенных женщин Франваля, ограничивавших свои заботы наблюдением за положительным развитием характера девочки и обучением ее чтению, однако строго остерегавшихся внушать ей какие-либо принципы религии или морали, которым обычно обучают детей в этом возрасте.
Госпожа де Фарней и ее дочь, необычайно уязвленные подобным поведением, стали упрекать господина де Франваля. Тот же спокойно ответил, что желает видеть свою дочь счастливой и не намерен забивать ей голову пустыми домыслами, внушающими людям лишь страх и совершенно бесполезными. Девушка, чья единственная потребность состоит в умении нравиться, вполне может обойтись без сих призрачных постулатов, вздорность которых лишь омрачит безмятежную жизнь ее, не обогатив при этом ни ум ее, ни красоту. Подобное заключение в высшей степени не понравилось госпоже де Фарней, ибо, начав сторониться мирских утех, она все более погружалась в благочестивые помыслы.
Набожность — непременная слабость, охватывающая нас с приближением старости или по наступлении тяжкой болезни. В кипении страстей неумолимое грядущее обычно мало заботит нас, но когда грозное дыхание его становится ощутимым… когда конец неотвратим… когда все покинули нас, мы вновь обращаем свои помыслы к Богу, о котором нам рассказывали в детстве, и если, по утверждению философов, это заблуждение столь же ошибочно, как и все прочие, оно по меньшей мере не столь опасно.
Теща Франваля, не имея родственников, не уверенная в себе и, как мы уже сказали, сообразующая свои действия с советами, полученными от случайных знакомых… кои тут же исчезают, едва лишь мы пытаемся призвать их к ответу, поставленная перед необходимостью начать борьбу против собственного зятя, столь любезного, молодого, обладающего безупречной репутацией, после долгих размышлений решила, что для человека, который мог бы разорить ее дочь и приказать заточить ее внучку, довольно будет упреков, без применения открытых враждебных действий. Но так как соизмеряла она по себе, то все ее увещевания оказались напрасными, и она не осмеливалась их возобновить.
Франваль, уверенный в своем превосходстве, убедившись, что он внушает страх, отбросил всяческие стеснения и, довольствуясь поверхностным соблюдением приличий по отношению к обществу, устремился прямо к гнусной своей цели.
Когда Эжени исполнилось семь лет, Франваль привез ее к жене. Нежная мать, не видевшая дитя свое с самого его рождения, осыпала его бессчетными ласками, часами прижимая к груди, обливая слезами и покрывая поцелуями. Она допытывалась о наклонностях девочки, но Эжени могла лишь бегло читать, имела отменное здоровье и была прекрасна как ангел. Еще одним разочарованием для госпожи де Франваль стало полнейшее отсутствие у дочери ее основ религиозного воспитания.
— Но, сударь, — обратилась она к мужу, — позаботившись о земной жизни дочери нашей, разве не думаете вы о том, что для нее, как и для всех нас, жизнь эта есть лишь миг, за которым следует погружение в вечность, погибельное для нее, если вы лишите ее того, что позволит ей насладиться вечным покоем у ног Верховного Существа, коему она обязана своим сотворением.
— Если Эжени и невежественна в этом вопросе, — ответил Франваль, — потому что от нее тщательно скрывают ваши прописные истины, сударыня, она ни в коем случае не станет от этого несчастней. Ибо если ваши правила истинны, то Верховное Существо слишком справедливо, чтобы покарать ее за невежество, а если они ложны, то какая нужда говорить о них? Что же касается прочих забот о ее воспитании, то прошу вас предоставить их мне. С сегодняшнего дня я сам стану ее наставником и обещаю вам, что через несколько лет ваша дочь превзойдет всех детей равного с ней возраста.