— Отец, ты и гроша мне в руки но даешь! — отвечает с вызовом сын. — Разве я но вправе жить, как другие гимназисты? Ты меня родил, отец, и требуешь, чтоб я учился… А раз так, давай мне все, что полагается. Тебе лишь бы над всеми командовать! Ты счастлив только, когда перед тобой дрожат. Все равно что твой кайзер: кто не повинуется, к стенке!
— Эрих! — восклицает отец, задетый до глубины души. — Что ты мелешь? Разве я не добра вам желаю? Что ты тут наплел? — продолжает он уже спокойнее. — Стащил у меня ключ, заказал тайком поддельный, обокрал меня — да ты же и прав? Не валяешься у меня в ногах, не винишься, не просишь прощения! Да ты совсем рехнулся! Сын обкрадывает отца, да еще не сын, а отец оказывается виноват?..
Он беспомощно озирается. Теперь уже и Гейнц, разбуженный криком, стряхнул с себя крепкий мальчишеский сон и, присев на кровати, во все глаза смотрит на отца.
— Не расстраивайся, отец! — говорит он своим задорным, не по летам взрослым тоном берлинского сорванца. — У Эриха определенно мозги набекрень, ему лишь бы критику наводить, вся гимназия это знает. Он ведь и правда красный!..
— Красный? — взвивается отец, — Мой сын — красный? Хакендаль — социал-демократ? Разве ты не знаешь, что кайзер сказал: социал-демократы — враги отечества, он их изничтожит!
— Как бы твоего Вильгельма самого не изничтожили! — огрызается Эрих. — Он только и умеет греметь саблей.
— Отец! Отец! — восклицает Гейнц. — Пусть Эрих треплется, у него не все дома!
— А вот мы сейчас проверим! — надсаживается отец и тянется через кровать. — Если уж мой собственный сын…
Он хочет схватить Эриха, но тот не дается…
— Полегче, полегче! — кричит Гейнц, свесившись с кровати…
— Послушайте, что там творится, — плакалась мать, бочком пролезая в спальню дочерей. — Шум, гам с утра пораньше! Отец покоя не знает, думает, он все еще у себя в казарме!..
Эва сидела в постели, напряженно выпрямившись, она с интересом и чуть ли не с удовольствием прислушивалась к шуму в спальне братьев. Зофи с головой укрылась одеялом, делая вид, что спит, и не слышит, — не слышит даже причитаний матери.
— Зофи! — взмолилась мать. — Отец с тобой больше всех считается. Поди утихомирь его, да узнай получше, что у них стряслось. С чего он налетел на Эриха — он и ночью, во сне, его попрекает. Прошу тебя, Зофи!
— Я знать не хочу ваших ссор и свар, — крикнула медсестра Зофи и села, повернув к матери бледное, нервически подергивающееся лицо. — Ох, как вы меня мучите! Я этого не вынесу! Вечные ссоры и грызня! Точно мы для того живем!
— Нет, мы живем для церкви и молитв! — насмешливо подхватила Эва. — Для господина пастора Ринекера. Боже, какая прелестная у него борода! Достаточно этой бороды, чтобы не соскучиться в церкви…
— С тобой я вообще не разговариваю! — огрызнулась старшая. — Ты, низкая тварь, судишь по себе! Но я не стану обливать тебя грязью, упаси меня бог следовать твоему примеру…
— Не ссорьтесь, дети! — взмолилась мать. — И что вы меж собой не поладите? Могли бы жить душа в душу и друг на друга радоваться, так нет же — все у вас ссоры да попреки.
— Какое уж тут житье душа в душу, — решительно возразила Зофи. — Эти наши воскресные поездки в Айерхойзхен и Хундекеле, может, вам с отцом и доставляют удовольствие, ну а мы, молодежь, — и тут я согласна с Эвхен и Эрихом, — не в этом находим радость, нам нужно совсем другое…
— Спасибо, фрейлейн Святоша! — насмешливо отпарировала Эва. — Обойдусь без твоего заступничества. С матерью я и сама договорюсь. Зато уж Эрих! — является домой в час ночи вдрызг пьяный и тащит у отца деньги!
— Боже, боже! — захныкала мать. — Никогда Эрих такого не сделает! Если отец узнает, он его забьет до смерти. Денег Эрих может у меня попросить…
— Мама! — в ужасе простонала Зофи. — Не давай ничего Эриху за спиной у отца. Ведь вы супруги! И должны действовать в согласии, как родители…
— Уши вянут от такого вздора! — с презрением бросила Эва. — Поповская брехня! Нет уж, лучше пусть Эрих таскает деньги…
— Да на что ему деньги? — с еще большей горячностью вскинулась Зофи.
— А тебя, Зофи, я насквозь вижу! — со злостью продолжала Эва. — Ты от нас давно воротишь нос. Тебе приятнее подкладывать судно шикарному пациенту, чем выносить за отцом ночной горшок. Ты совсем занеслась, выслуживаешься перед господом богом, чтобы тебя на том свете посадили в первый ряд…
— Мама, — зарыдала Зофи, — запрети этой грубиянке меня оскорблять. Я этого не вынесу…
— Ну, еще бы! Правда-то глаза колет! Зато другим говорить правду ты не стесняешься!
— Нет уж, довольно с меня! — решительно сказала Зофи и утерла слезы рукавом сорочки. — Да и с какой стати! Сегодня же поговорю со старшей сестрой, заберу свои пожитки и вечером перейду к себе в больницу!
— Что это ты вздумала, Зофи! — запричитала мать. — Отец тебе ни за что не позволит! Разве ты не наша дочь? Все мы одна семья, надо нам держаться друг за друга…
— Держаться друг за друга, чтобы есть друг друга поедом! — в сердцах воскликнула Эва. — Зофи абсолютно права — пусть поскорей уходит! Да и я здесь не задержусь. Каждый думай о себе! Семья, родительская любовь, привязанность к братьям и сестрам — все это пустые слова!
— Не надо так говорить, Эвхен! Все мы любим друг друга…
— Никто никого не любит, — стояла на своем Эва. — Мы терпеть друг друга не можем…
— Не надо так говорить, Эвхен!
— Я этого больше слышать не хочу, — твердо заявила Зофи. — Твои слова показывают, что ты совсем забыла бога — и ты и Эрих. Если ты задумала бежать, так только оттого, что воли захотела, на беспутную жизнь тянет. Я это давно предвидела. И не потому, что каждый день встречаю тебя с новым кавалером под ручку — тьфу, срамница! Я это предвидела, когда ты еще тринадцати лет бегала на ярмарочную площадь и с каждым готова была прокатиться на карусели, стоило пальцем поманить.
— Ты просто завидуешь, Зофи, тебя ведь никто не приглашал!
— Не ссорьтесь, дети!
— И тебя не смущало, что ветер задирает юбку, так что видно кружево от штанишек!
— Да это же самый смак!
— О боже, дети, помогите же! — зарыдала мать. — Вы только послушайте, отец убивает Эриха…
— Что, аль проспал хозяин? — осведомился старший конюх Рабаузе. Он забрался на фуражный ларь и постукивал о его стенку деревянными башмаками. — Пора корм задавать…
Два десятка лошадей повернули головы ко входившему Отто и тихо, призывно заржали. Но они знали своего господина, Даятеля Благ, и не возлагали надежд на Отто. Разочарованно отвернув головы, они продолжали шарить в соломе, побрякивая недоуздками, и только Сивка еще усерднее забила копытом.
— Сейчас придет, — ответил Отто, садясь рядом с Рабаузе. — Он давно встал.
— Что это он сегодня Сивку забыл покормить? — удивился Рабаузе. — Хозяин все об ней старается. — Он рассмеялся. — Думает, я не знаю, а я его уловку давно раскусил.
— Не наша это печаль, Рабаузе, — сказал Отто. — Лошади отцовы, и корм отцов — пусть делает, что хочет.
— А я разве что говорю, Оттохен? — возразил старый конюх. — Я только сказал, что он кормит ее потайности — и тут уж меня не собьешь. У хозяина свои любимцы, хоть он и уверяет, будто справедливее его на свете нет.
— Меня это не касается, — сказал Отто уклончиво. — Я делаю, что отец велит.
— Так я про то и говорю, Оттохен, — ухмыльнулся старик. — Ты-то ведь тоже не ходишь у него в любимцах.
С минуту оба молча сидели на ларе. Потом Рабаузе кашлянул и толкнул Отто в бок.
— Манок ты мне вырезал?
— Не успел еще. Я ведь не во всякое время могу этим заниматься. Отец мне напрочь запретил.
— Уж ты для меня постарайся, — попросил Рабаузе. — Пускай это будет Аяксова морда — я на нем семь лет проездил, сам знаешь, — с вызвездью на лбу.
— Сделаю, — сказал Отто. — Вот только выберу время.
— Видишь, Отто, опять ты забыл мне напомнить, чтобы я тебе не тыкал. Отец ведь мне настрого запретил.