Он уже готов задать бучу всем, но тут ему приходит в голову поглядеть, здесь ли остальные сыновья. Ощупью находит он вторую кровать и нашаривает изголовье; вот так фунт: и вторая кровать пуста!
Улыбка разливается по суровому лицу Хакендаля. Хорошо, что он догадался посмотреть! Итак, двое пойманы! Если и третий удрал, он им покажет, что значит порядок у него в доме!
Но третий — на месте. Гейнц преспокойно лежит в постели и спит. Отец ощупью находит его лицо, хватает за волосы и дергает.
— Слушай, Малыш!
— М-м-м!
— Малыш! — Он дергает крепче.
— Да я же сплю…
— А где остальные, Малыш?
— Какие остальные?
— Отто где?
Малыш приподнялся в постели и, еще не проснувшись как следует, уставился на отца, который кажется ему тенью.
— Отто?
— Не переспрашивай, говори толком: где Отто?
— Отец! Да ты же сам проводил Отто на вокзал!
— Я?.. Проводил Отто?..
— Ну, конечно, Отто ведь взяли в армию!
Отец смущен — как он мог забыть! Он старается замаскировать свое смущение.
— Я же про Эриха, — поправляется он.
— Про Эриха? — переспрашивает Малыш, чтобы выиграть время.
— Да, Эриха. Где Эрих?
— Эрих?..
— Довольно спрашивать! Где наконец Эрих, хочу я знать!
— Ах, Эрих! — Но Малыш уже смекнул, в каком отец состоянии. И всячески маневрирует, чтобы затушевать отсутствие Эриха. — Эрих? Да Эрих же помогал матери принимать у извозчиков выручку. Тебя ведь дома не было. Где ты пропадал, отец?
— Я ходил в банк, — угрюмо отвечает отец. — А Эрих…
— Да ведь банки закрываются в пять часов. Куда же ты еще ходил, расскажи, отец! Может, ты у Замка был?
— Я узнавал насчет лошадей. Надо же нам новых купить. А Эрих…
— Как, отец? У нас будут новые лошади? Вот хорошо-то!
— Сейчас в Берлине и не найдешь лошадей. Обещают привезти. Тогда что-нибудь купим!
— Колоссально! Скажи, отец…
— Чего тебе?..
— А ты не хочешь немного прилечь здесь у нас? По крайней мере, мать не разбудишь. Она уже давно легла.
— Мать не просыпается, когда я прихожу. Она ничего не слышит. Не лягу же я на кровать Эриха. И вообще, где Эрих?
— Сначала он помогал матери собрать деньги. Погоди, отец, я помогу тебе ботинки снять. А потом немного поболтаем. Хорошо болтать в постели!
— Не лягу я на кровать Эриха!
— Но ведь и кровать Отто свободна, и она удобнее, чем кровать Эриха. Погоди, отец, я знаю, куда повесить твой пиджак, не стоит зажигать свет. Никто и знать не должен…
— Чего никто знать не должен?
— Гофман говорит, завтра они выедут не в открытых пролетках, завтра самое время выезжать в багажных. Гофман говорит, это даст уйму денег.
— Дубина твой Гофман! — бормочет старый Хакендаль. — Багажные дрожки! Кто же теперь куда едет?
— Много народу возвращается в город из дачных мест и с курортов. Все кинулись домой, ведь в войну никто не верил. Сотнями сидят по вокзалам на чемоданах — и ни тпру, ни ну: не на чем ехать. Гофман говорит…
— Что ты мне Гофман да Гофман… — И Хакендаль натягивает на себя, одеяло. — Надо еще померекать: багажные дрожки, а потом в конец измотанные лошади!
— Послушай, отец!
— Чего тебе?
— Верно, нелегко тебе пришлось с барышниками?
— То есть как это нелегко? Дела вообще легко не делаются. Но у них еще и лошадей нет.
— Я не о том говорю, я насчет выпивки. Ты держишься молодцом, отец, а все-таки хорошо, что мать тебя не видит.
— Чего не видит?
— Ну, немного-то ты на взводе, отец!
— Я? Ври больше! Это в темноте кажется. Я и в конюшне побывал.
— А на чьей кровати ты лежишь, отец? — беззвучно хохочет Гейнц.
— На чьей кровати? Ах, стервец паршивый, точно я не знаю!
— Ну так скажи, чья кровать: Эриха или Отто?
— Чудак ты! Отто ведь на войну взяли, сам говоришь!
— Ну и что же?
— Стало быть, я лежу на Эриховой кровати. Малыш прыскает со смеху и зарывается в подушки.
Но голос отца настигает его и там:
— Малыш!
— Что, отец?
— Я еще не был в спальне девчонок. Помоги мне встать. Я хочу посмотреть, дома ли девчонки!
— Девчонки, отец?.
С раздражением, нетерпеливо:
— Ну да. Помоги мне встать. У меня немного голова кружится.
— Но ведь Зофи перешла от нас в больницу. Давно уже, отец!
— Верно, верно! Ну что ты скажешь? Я знать не хочу никакой больницы! Пятеро детей — и никого дома нет!
— Я-то ведь дома, отец!
— А где Эва?
— Эва уже давно легла.
— Пойду посмотрю.
— Давай лучше я, отец! Ты только ее разбудишь. Она еще матери расскажет…
Малыш выскальзывает из постели и идет в смежную комнату. Отец полусидит на горе подушек. Надо бы самому пойти, упрекает он себя, на Малыша нельзя положиться.
Но вот Малыш возвращается.
— Эва спит, отец!
— А ты правду говоришь?
— Эва взаправду спит. Она лежит на боку и похрапывает.
— Ну, ладно. Давай тогда и мы спать. Доброй ночи, Малыш!
— Доброй ночи, отец! Спи и ты спокойно!
Разговор вдвоем впотьмах.
— Что я еще хотел спросить: почему ты сегодня днем не прибежала, когда я поманил тебя?
— Да ведь я была с отцом!
— Та-ак! Выходит, отец тебе дороже, чем я?
— И я должна была проститься с Отто, — Отто у нас взяли на войну.
— Та-ак, значит, брат тебе дороже, чем я?
— Я не могла, Эйген, не мучь меня так ужасно! Ты делаешь мне больно!
— Так вот что я тебе скажу, девушка, насчет больно делать и всего такого! Если ты в другой раз не прибежишь, когда я свистну, не бросишь отца с матерью и все ваше семейство, — ты у меня еще не так запоешь! Поняла?
— Да, Эйген!
— Ты еще не так запоешь — слышишь?
— Да, Эйген!
— Вот то-то же, что «да, Эйген»! И чтоб я больше этого не слышал. А ты представляешь, чем это пахнет, когда я говорю — не так запоешь. Имеешь понятие?.
— Да, Эйген!
— Будешь делать все, что я говорю?
— Да, Эйген!
— Дороже я тебе отца, и матери, и брата?
— О, Эйген! Да, Эйген!
— Что, больно было? Ну скажи: да, Эйген!
— Да, Эйген!
— Запомни же — вперед еще больнее будет! Этой ночью останешься у меня.
— О, Эйген! Отец…
— Что отец? Что отец? Что отец?
— Эйген!
— Скажи сейчас же, не сходя с места: «Отец — дерьмо!» Скажи, или я не знаю что с тобой сделаю! Скажи же…
— Отец — дерьмо!
— Вот и хорошо! Останешься у меня этой ночью!
— Да, Эйген!
— А если отец утром выгонит тебя на улицу, придешь ко мне. Ты ведь рада прийти к своему Эйгену?
— Да, Эйген!
— Ведь я тебе дороже отца с матерью?
— Да, Эйген!
— Гляди, какая стала смирная! Таких, как ты, мне хоть дюжину давай — я мигом с ними управлюсь! Увидишь, тебе еще понравится у меня! Увидишь, я тебе еще понравлюсь! Нравлюсь я тебе, Эвхен?
— Да, Эйген!
— А теперь пошла вон, дрянь! Забирай свое барахлишко! Одевайся, и марш-алле к твоему старику! Да поскорее, слышишь? Очертела ты мне! Ну что, уматываешь?
— Да, Эйген!
— А может, здесь останешься?
— Да, Эйген!
— Небось рада удрать!
— Как скажешь, Эйген!
— Ну да уж ладно, гуляй отсюда! Но только я свистну…
— Да, Эйген, я тут же прибегу!
Юноша в хаки размашистым шагом, через две ступеньки на третью, взбежал вверх по лестнице. Остановившись у двери, он, не раздумывая, несколько раз нажал на кнопку звонка, а когда ему сразу не отперли, нажал еще и еще раз. Мельком оглядел он ряд табличек, расположившихся под именем квартиросъемщика — много табличек, непомерно больших, но сугубо делового вида — черными буквами по белой эмали: «Советник юстиции доктор Мейер. — Адвокат и нотариус. — Прием с 10—1, 3–6. — Депутат рейхстага».
Он еще раз поднес палец к кнопке звонка, но тут дверь распахнулась.
— Что это вам не терпится? — спросил отворивший густым басом. — Господин советник юстиции не принимает — ах, это ты, Эрих, входи, я сейчас доложу господину доктору.