— Но Саломея умрет от него, — возразила еврейка (эта юная пациентка проявляла во сне две различные индивидуальности: она имела обыкновение говорить о самой себе как о совершенно безразличном третьем лице).

— Да, Саломея умрет от него, — зловещим эхом вторил ей доктор.

Девочка проснулась и не задумываясь осушила стакан. Ее лицо тотчас же исказилось гримасой:

— Что я выпила? У меня всё горит! На помощь!..

Несчастная, не сохранив ни малейших воспоминаний о том, что ей было предписано во сне, полагала, что действует добровольно.

Через шесть минут после приема этой чистой воды ее вырвало, между двумя судорожными припадками, большим количеством алой крови.

Испуганному доктору хватило времени лишь на то, чтобы вновь усыпить ее и свести на нет прежнее внушение посредством нового.

Ему нетрудно было этого добиться; однако ему не удалось устранить травматические последствия этого безобразного эксперимента. Бедный ребенок увидел смерть вблизи: в его желудке открылась округлая язвочка, и девочка была обязана медленным выздоровлением от столь серьезного недуга лишь своему крепкому юному здоровью. С другой стороны, молодой практикующий врач, который не был злым человеком, полностью излечился, как я полагаю, от непреодолимой тяги к рискованным экспериментам.

Я видел также, как хорошенькая девочка из народа, очень скромная и порядочная, разделась донага и исполнила в этом «наряде» очень вольный ригодон. При этом присутствовало одиннадцать человек, в том числе трое молодых докторов, четверо студентов и один фармацевт — все молодые люди!

Чтобы добиться этого принесения в жертву ее последней стыдливости, не потребовалось даже усыплять ее. Достаточно было взять ее за руку и пристально посмотреть ей в глаза, дважды повторив приказание снять платье… Она была в буквальном смысле околдована: ею завладел бес нечестивого танца.

Когда она снова оделась и вышла из очарованного состояния, ей рассказали о том, что она сделала, и девочка покраснела до самых ушей, но не захотела ничему верить.

Это было предусмотрено. Автор фривольной проделки, к нашему удивлению, назвавший ее «небольшой подлостью», грубо завладел одной уликой, наиболее оскорбительной для бедной девочки, но также и самой неоспоримой… По предъявлении этого вещественного и неопровержимого доказательства она расплакалась навзрыд.

И когда ее возвратили излишне доверчивому отцу, за один луидор доверившему свою дочь д-ру **, никто не посмел хвастаться успехом столь низменного злоупотребления доверием. Сама девочка тоже молчала, глотая обиду, которую она смогла забыть только шесть лет спустя!

Наконец, я видел своими глазами, как один мальчик нанес собственной матери три сильных удара кинжалом в область сердца (разумеется, речь идет об одном из тех театральных кинжалов, лезвие которых прячется в рукоятке благодаря искусно встроенной пружине). Пациент, которому было шестнадцать лет, находился в состоянии бодрствования, но под деспотической властью внушения.

Те, кто знает, как часты случаи рецидивов в повелительном внутреннем акте, определяющем выполнение внушенной воли, поймут всё безрассудство этого третьего эксперимента.

Каким бедствием становится Магнетизм в неосторожных или бессовестных руках! К тому же авторы трех «подвигов», рассказанных выше, не были злобными людьми и вовсе не преследовали преступных целей. Они всего-навсего повиновались нездоровому любопытству, прикрытому, в их собственных глазах, достойным именем «научного рвения»: при необходимости они сослались бы на те привилегии экспериментальных вольностей, которые считаются неотъемлемыми на суде современной совести.

Но представим себе преступника, достаточно образованного для того, чтобы приспособить классические приемы гипнотизма к осуществлению своих скверных замыслов. Если он наткнется на чувствительных пациентов, то воспользуется ими как тайными «руками», чтобы поразить того, кто служит препятствием для его устремлений; между тем как, усмехаясь и прячась в тени, где его никто не обнаружит, он будет дожидаться, пока его жертвы, сраженные одна за другой, не устелят своими трупами дорогу, которую преграждали их стесняющие личности.

Так будьте же осторожны! Я утверждаю, что этот презренный негодяй мог бы не только украсть, убить и так далее через других людей, но также скрыться от всех нескромных подозрений.

Рассказывают, как ученые-психологи, и вместе с тем умелые физиологи, сумели в подобном случае разоблачить злодея, распутав очень сложный клубок его гипнотизерских хитростей; но я утверждаю, что эти козни были просто неумело подстроены. Провидение позволило, чтобы этот человек, считая невозможным, что подозрения падут, в первую очередь, на него, упустил какую-то деталь в тех мерах предосторожности, которыми он себя окружил. И в самом деле, его расчеты даже вышли за пределы того, что важно было предусмотреть в любых других обстоятельствах. Он говорил себе: «Я знаю свою сомнамбулу; в бодрствующем состоянии она не сохраняет никаких воспоминаний о том, что я внушил ей во время гипноза. Поэтому я вобью ей в голову, что она должна убить N…; совершая это преступление, она будет думать, что действует по своей воле. Для пущей уверенности я могу убедить ее также в том, что она ненавидит N…, виновного в какой-то мнимой несправедливости по отношению к ней; стало быть, она сознается судьям в том, что убила N… из мести. И все поверят ей». Негодяй прекрасно рассудил; всё, что он предусмотрел, в точности осуществилось[516]. К несчастью для него, двойной чудесной случайности было угодно, чтобы: 1) следственный судья, несколько лет назад пристрастившийся к гипнотизму, был умственно обращен именно в эту сторону и 2) он неизвестным образом узнал, что обвиняемый обычно выступал пациентом подлинного виновника. Это оказалось достаточно, чтобы погубить последнего. Судья сразу же почуял истину; посоветовавшись с компетентным другом, он решил усыпить человека, который впрочем, упорно утверждал, как это и было предусмотрено, что действовал по своей доброй воле, из мести. Уснув, он тотчас же вспомнил о своих предшествующих подобных состояниях, и гнусные, мрачные козни выявились сами собой.

Но гипнотизер мог бы предвидеть эту невероятную случайность. Даже удивительно, что столь решительный преступник не принял мер предосторожности и не внушил немедленное самоубийство фактическому исполнителю деяния[517]. Любой человек сказал бы: «Он убил из мести и покончил с собой из-за угрызений совести».

Даже допуская, что подобный мерзавец «поскупился» бы на два трупа вместо одного — но разве этот человек отступил бы перед еще одним злодеянием? — он, по крайней мере, мог бы внушить своей сомнамбуле, чтобы она не сохраняла никаких воспоминаний в своих последующих загипнотизированных состояниях, и даже убедить ее в том, что ее больше никогда нельзя будет усыпить.

Все внушения, сделанные чувствительному пациенту, сбываются с математической точностью. Даже проистекая из различных источников, они соединяются и сцепляются между собой с неумолимой логикой. Душа сомнамбулы — мягкий воск, затвердевающий под пальцами месильщика; главное для магнетизера — первым приступить к лепке[518]. Следующий эксперимент, в достоверности которого я ручаюсь, служит неопровержимым доказательством этого.

Один молодой доктор из числа моих друзей, не усыпляя мадемуазель Б…, внушением сократил ей мышцы ладони. Я тотчас же попытался вступить с ней в довольно близкий контакт, чтобы вернуть эту судорожно сжатую ладонь в ее нормальное состояние, но тщетно. Пассы, дыхание, внушения, приказания, сформулированные на все лады — напрасный труд!

Выбившись из сил, я сказал девушке: «Усните!» Она стоя, на месте, уснула. Я старательно убеждал себя в том, что весь ее организм находится в моей власти — кроме судорожно сжатой ладони, которая упорно мне сопротивлялась! Меня осенила мысль: «Я разрываю, — воскликнул я, — всякую связь и всякие отношения между доктором и вами!» Тщетно; судорога не поддавалась этим усилиям. С опозданием убедившись в своей беспомощности, я, наконец, разбудил мадемуазель Б…, и доктор подошел к ней, чтобы разрушить первое внушение. Они оба остолбенели: я разорвал всякую суггестивную связь между ними, так что и он, в свою очередь, потерпел неудачу. Далее следует любопытный момент, довольно новый, как я полагаю, для этого эксперимента: мне пришлось вновь усыпить мадемуазель Б… и восстановить связь между нею и моим другом, чтобы он смог, наконец, расслабить эту упрямую ладонь.