И после этих слов Синди стало жалко себя настолько, что его затрясло, в горле запершило, руки задрожали и остановить эту дрожь все не получалось, а Синди не хотелось, чтобы маэстро видел его позор. Квентин быстро встал, куда-то вышел, и Синди попытался засунуть руки между сидением кресла и подлокотниками, но вышло неудобно, и он зажал кисти между бедер.

Квентин вернулся и сунул ему под нос чашку с чем-то резко пахнущим.

— До дна.

Пришлось освободить руки, чтобы взять чашку и выпить. Жидкость оказалась немного кислой, но приятной на вкус.

— Я порядком зол на вашего режиссера, — говорил тем временем Квентин. — Хореографов таких я десятки видел, а вот почему твой Демис молчал? Довести до такого состояния одного из лучших моих учеников — я этого не забуду.

Синди посмотрел на маэстро снизу вверх с недоверием.

— Одного из лучших?..

— Да. Вообще-то я не говорю подобного ученикам — это их расхолаживает и подталкивает лениться, но сейчас твоя самооценка ушла в такой минус, что вреда не будет.

Синди прикрыл глаза. Ему становилось дремотно и спокойно — то ли подействовало лекарство, то ли просто полегчало, как только ему удалось выговориться.

— Разумнее всего тебе оттуда уйти, — сказал Квентин и сел напротив.

— Спектакль жалко, — мотнул головой Синди.

— Я понимаю. Но ты уже чуть не сломался, а тебе еще работать и работать под прессингом, если ты не уйдешь. На всех жалости не напасешься.

— И не только жалко… Это может быть очень красивая история. Я бы хотел в ней быть.

«И это, быть может, мой единственный шанс попасть на сцену», — этого Синди не сказал вслух.

— Я не буду тебя отговаривать больше, — вздохнул Квентин. — Тебе не пять лет. Но, честно говоря, желание туда вернуться напоминает мне мазохизм.

— Я хочу попробовать еще раз, — сказал Синди. — Если совсем не получится, то уйду.

— Как знаешь. Но постарайся держать в голове, что ты обладаешь своим стилем и имеешь право на свое видение роли. В конце концов, актер ты, а не Цу-О. Ты утвержден на роль режиссером и сценаристом. И, пожалуйста, никогда не называй бредом свою точку зрения. Мы тут не математикой занимаемся, однозначного ответа не существует.

Синди казалось, что кресло покачивается, будто пол над ним превратился в морские волны. Снизошедшее на него спокойствие, чем бы оно ни было вызвано, было его спасением — он понял, что делать. У него было мало шансов — за него не было никого, против — достаточно, но он должен был попытаться.

— Спасибо, Квентин, — Синди открыл глаза. — Вы снова меня спасаете.

— Боюсь, что дальше тебе нужно спасать себя самому.

— Я знаю, маэстро. Но если я не смогу здесь победить, то все будет впустую.

— Ты же понимаешь, что не сможешь убедить Цу-О в том, что действуешь правильно.

— Я и не собираюсь. На это надежды нет, вы правы.

— Тогда кому что ты хочешь доказать?

— Себе. Это моя роль, Квентин. Я не отдам ее без боя.

— Постарайся не погибнуть в этом бою. А теперь иди и выспись. На тебе же лица нет.

За дверью Синди ожидал сюрприз — вся его «четверка» стояла в коридоре с одинаковым выражением беспокойства на лицах.

— Вы что? — удивился Синди.

— Все в порядке? — вперед выступила Влада Морон. — Обошлось? Если что, мы готовы подписаться в защиту…

— Вы о чем? — удивился Синди еще больше.

— Ну… разве у тебя не было проблем с директором? — вмешался Конрад. — Мы подтвердим, что занятия шли нормально и никаких претензий…

Синди стало смешно и тепло одновременно. Его ребята решили, наглядевшись на его траурный вид, что у него проблемы здесь, в школе. И пришли выступить в его защиту. Несмотря на то, что в последнее время учителем он был просто никаким.

— Все хорошо, правда, — нежность плескалась где-то в горле и мешала говорить. — Спасибо вам. Ничего не надо подписывать и объяснять. Давайте лучше сходим куда-нибудь. Вместе.

Этот вечер стал для него лучшим за долгое время. Они посидели в кафе, поболтали. Ученики пытались выяснить, что же такое с Синди происходит, и он объяснил им, что немного застопорился творческий поиск в работе над ролью. Сначала на него обиделись, потому что он вообще не сказал, что участвует в постановке, а потом хором заявили, что он справится.

— Как будто тут могут быть варианты! — заявила Люси, и все согласились.

Потом он возвращался домой, ежился от зябкого зимнего ветра, смотрел на небо. Из-за иллюминации над городом звезды было трудно разглядеть, но все равно это было красиво. Он пришел к себе, ласково поцеловал Лиу, который уже и не надеялся, и проспал до полудня — наступил его законный выходной.

Днем он запретил себе заниматься чем-то серьезным. Валялся на диване с книгой, смотрел фильмы. Зажимал по всем углам Лиу, словно решил возместить себе весь период воздержания.

— Я уже и забыл, как это, — признался альбинос, после того, как Синди настиг его в душе.

— Вспоминай, — ухмыльнулся Синди.

И только вечером он взял наушники и уселся слушать музыку для спектакля. Трек за треком, вдумчиво, сосредоточенно, восстанавливая в памяти тот образ Зла, который появился в его воображении до муштры Цу-О. Темная привлекательность. Бесстыдная порочность. Изящная жестокость. И где-то в глубине — простое желание тепла…

Когда Синди снял наушники, он был спокоен. Он прекрасно знал, что ему делать.

Эта уверенность дала трещину, когда он пришел в театр на следующий день. Стоило увидеть знакомый занавес, сцену, шушукающихся танцоров с второстепенных ролей, Цу-О, который со стаканом воды устроился в первом ряду, как на Синди накатил страх, влажный, липкий, мерзкий. Хотелось опустить плечи и сказать: да, я буду хорошим, как скажете. Цу-О, прекративший разбирать на части только что отыгранную сцену, повернулся к нему.

— Здравствуйте. Ну что же, господин Блэк, сегодня вы порадуете меня отсутствием ошибок или как обычно?

«Я же сейчас вцеплюсь ему в шею, — понял вдруг Синди, дыша от ненависти через раз, — просто пальцами вырву горло. Убью — и все закончится хорошо».

— Перерыв, — хрипло сказал он.

— Что?

— Пе-ре-рыв, — по слогам повторил Синди и отправился в гримерную.

— Кое-кто делает перерывы, еще не начав работу, — это был, конечно, Грег, но сейчас он Синди волновал. Его противником был не Грег Охала.

В гримерной он встал напротив зеркала, вспоминал придуманное Зло и смотрел, как меняется его лицо. Нечего было и думать о том, чтобы отыграть хорошо с таким испуганным взглядом, с зажатостью, которая вызывала только одно желание — ударить. Синди расправил плечи. Он заставил себя вспомнить историю, которую успел полюбить.

— Они хотят Зло — они увидят Зло, — сказал он вслух.

Он вернулся в зал и спокойно кивнул звукооператору и подтанцовке.

— Я готов.

Репетировали сцену в замке — Зло пирует со своими приспешниками. Синди поднялся на сцену, встал в центр. Увидел в воображении стены из черного камня, мрачный зал и — он знал, что так должно быть — тонкую резьбу на колоннах, каменный вьюнок, в совершенстве повторяющий форму вьюнка настоящего…

Заиграла музыка. «Сейчас или никогда». Синди начал. Зло развлекалось.

Синди танцевал, вкладывая свое понимание роли в каждый жест. Он не собирался выяснять, что хотел видеть в этой сцене Цу-О. Он вообще не думал о Цу-О, в первый раз с того момента, как хореограф заявил: «Не верю». Он был Злом — созданием, полным яда, развратным и утонченным, безжалостным и печальным, юношей, не знавшим любви и привыкшим решать все силой. И вот тогда музыка снова повела его, когда он перестал пытаться подогнать под нее какие-то вымученные движения, скучные жесты, кем-то другим придуманные шаги.

Схема движений оставалась одной и той же: вправо-влево, назад-вперед, по кругу, на переднем плане… Подтанцовке не на чем было сбиться, она и без того знала, что в какой момент делать. Но она сбилась. Рядом с Синди было тяжело танцевать механически, когда он метался среди воображаемого зала — злой, веселый, безумный, с блеском в глазах. И когда он по сюжету погнал своих слуг прочь в приступе бешенства, желая остаться в одиночестве, ему показалось, что некоторые испугались на самом деле — мало ли, что способен выкинуть вжившийся в роль Синди Блэк.