А потом враги внезапно закончились. Те бандиты, что остались в живых, спешно пылили по равнине прочь от селения, где их встретили столь неласково. Казаки принялись спрыгивать с седел. Припадая на колено, они стреляли в спину удирающим бандитам.

— Стоять! — крикнул я. — Прекратить огонь!

— Береги патроны! — заорал куда громче моего Дядько. Он не гнушался и приласкать казака-другого нагайкой поперек спины.

Окрики и болезненные удары быстро отрезвили казаков. Они поднимались на ноги, отряхивали колени от невесомой серой пыли. Вид у всех был виноватый.

— А ну стройся, православные! — скомандовал Дядько, продолжая грозить казакам нагайкой. — Для осмотру!

Донцы встали в ряд. Подтянулись. Все они были грязные и запыленные после жестокой схватки. На мундирах парочки была видна кровь. И явно не только бандитская. Однако раны все были легкие. Кажется, обошлось даже без переломов. А самое главное, все десять казаков были живы. Несмотря на то, что враг сильно превосходил наш отряд в численности, мы обратили их в бегство, не понеся при этом потерь.

— Молодцом у меня, — немного успокоился Дядько. Сунул нагайку за пояс. — Были бы молодцами совсем, коли б не стали патроны впустую тратить на басурман удирающих!

— Афанасий Степаныч, — потянул носом один из казаков, — вроде как мясом потянуло.

— Жареным, — добавил другой. На грязном лице его расцвета довольная улыбка.

— Отставить! — рявкнул на них Дядько.

Но жареным мясом тянуло все отчетливей.

— Возвращаемся в село, — махнул я, беря своего коня под уздцы.

Мы не успели отъехать далеко от деревни. Так что не прошло и десяти минут, как мы снова были среди ее домишек. По дороге миновали отару овец. Мальчишки все так же охраняли ее. И если пересчитать овец, конечно, никто из нас не мог, то понять, что сторожей стало на нескольких меньше, было очевидно.

В селении нас уже ждали. И прием был куда более радостный. Даже чем тот, когда старец принял нас за солдат падишаха. На коврах расставили металлические мангалы, на которых жарили мясо на длинных шампурах. К воде добавился сладкий шербет в кувшинах с высокими горлышками. Они напомнили сказку о лисе и журавле. В других плескалось вроде как запрещенное Кораном вино. Правда, легкое и по греческому обычаю разбавленное водой.

Раненых казаков увели в отдельно стоявший дом. Как объяснил мне через Дежнева старик, там жила знахарка. Она умеет врачевать людей и поможет нашим храбрым воинам, которые спасли их селение от врага.

— Эти бандиты, — продолжал переводить Дежнев, — оказались тут из-за того, что должна была начаться война с нами. Со всех краев Левантийского султаната съехались тысячи людей с оружием. Особенно много было среди них курдов, которые всегда первые, если дело доходит до войны и скорого грабежа. Они считали, что Осман-паша снова поведет армию к границам Русской империи. Запылают русские деревни и села. Потянутся караваны рабов. Но от нас прибыло посольство. Война не началась. А многочисленные курды, которым надо кормить свои семьи, оставшиеся в их стране, остались тут. И вместо наших деревень загорелись турецкие.

— А что же, — спросил тогда я у старика, — никакой защиты от курдов нет?

— Никакой, — вслед за Мафусаилом покачал головой Дежнев, — совсем. Курды напали даже на сборщика податей, возвращавшегося в Стамбул с большими деньгами и сильной охраной. Курды ничего не боятся.

— Они попробовали сегодня нашей стали, — усмехнулся Дядько. — Будут знать!

Он откинулся на ковре, распустил пояс, чтобы было легче дышать.

Солнце скрылось за горизонтом. И тьма пала на округу как вдруг. Раз — и уже темно, хотя глаз выколи. Нам выделили отличные места на крышах домов. Сами же обитатели селения расположились прямо на земле. В самих же домишках не остался никто. Внутри было слишком жарко и просто нечем дышать. Мы расстелили на еще исходящих дневным жаром крышах кошмы, укрылись кто бурками, кто пахучими лошадиными попонами.

Моими соседями по крыше оказались Дежнев и не до конца пришедший в себя Штейнеман. Губернского секретаря отнесли в дом к старой знахарке сразу же, как только мы расположились в селении. Она смочила ему виски какими-то отварами, положила на лоб остро пахнущую тряпицу. Штейнеман выбрался из ее дома уже на своих ногах. Однако съел и выпил немного. Был бледен, как смерть. И передвигался довольно медленно.

Ему помогли подняться на крышу. Уложили и укутали, будто дитя. Он вроде даже быстро уснул. А вот от меня сон бежал. Стоило закрыть глаза, как тут же виделись перекошенные лица бандитов, которых я рубил и расстреливал из маузера. Вспоминалась кровь, не раз обильно поливавшая руки, брызгавшая в лицо. Треск костей под тяжелым клинком палаша. И чудовищные раны, нанесенные им. Торчащие из темно-красной плоти белеющие ребра. Я лежал на спине, глядя в черное небо султаната. Чужие звезды смотрели на меня оттуда. Казалось, они даже подмигивали мне.

Но все-таки усталость брала верх. Я прикрыл-таки глаза. Кошмары вроде бы оставили меня в покое. Однако тут начал ворочаться губернский секретарь. Штейнеман проснулся и теперь все никак не мог удобно улечься на кошме. Вполголоса он ругался на жару, собственную слабость, твердую крышу, вонючую попону, отсутствие даже самой тощей подушки. Вся эта его возня и ругань снова гнали от меня только начавший подкрадываться сон.

Я и сам выругался сквозь зубы. Повернулся к Штейнеману спиной. Подложил под голову локоть, чтобы было хоть немного удобней. И удивительно быстро уснул.

Глава 2

Шериф Али глядел на шейха курдов. В череде разбойных атаманов, с радостью польстившихся на британское золото, этот выделялся особенно. Он не носил традиционных курдских одежд. Лицо его, как вся голова, было гладко выбрито. Но самым примечательным были, конечно, рост и телосложение. Шериф Али считал себя человеком высоким, и небезосновательно. Он мог посмотреть на многих в своем клане сверху вниз. Однако этот чудовищный курд — если он, конечно, был курдом — возвышался над шерифом Али. У того даже шея заболела глядеть на него снизу вверх. Из одежды шейх предпочитал одну только повязку на чреслах. За спиной без ножен висел длинный меч, больше похожий на заточенную полосу металла. Жуткое лицо курда более всего напоминало маску. Из-за неправильного прикуса его длинные острые, как у акулы, зубы торчали изо рта, словно он постоянно криво и неприятно усмехается.

И в отличие от других курдских шейхов он мало говорил. Других племенных вождей было не заткнуть. Они могли часами расписывать достоинства своих воинов в бою. Этот же встал перед шерифом Али, сложив могучие руки на груди. И глядел на того, словно испытующе. И непонятно было, кто кого нанимает.

— Я беру только серебром, — прогудел великан шейх.

— У меня его вдоволь, — ответил шериф Али. Он уже понял, что этот гигант и его люди стоят половины уже нанятых им разбойников.

Лысый — лишенный даже бровей — гигант кивнул — и вернулся в своим людям. Надо сказать, они не отличались от других уроженцев Курдистана. Ни одеждой, ни манерами. Вот только напускная лихость их куда-то пропадала или становилась совсем уж натужной.

Вот уже который день шериф Али щедро тратил золото с верблюдов, оставленных Лоуренсом. Ему доложили о казаках, что разогнали банду курдов, пытавшихся ограбить деревню в дневном переходе от Стамбула. Это давало общее направление поисков. Шериф заплатил золотом убыхам, которые ненавидели русских с давних пор[23] и следили за отрядом казаков денно и нощно. Каждые три дня от них приезжал гонец, сообщавший о перемещении русских.

Шериф Али же отправил верных ему людей, чтобы те прошлись по окрестностям, созывая разбойников и бандитов всех мастей для нападения на русский отряд. Первыми пришли ненавидящие русских убыхи. В черкесках с газырями, набитыми винтовочными патронами. В лохматых шапках, наезжающих на глаза. С длинными кинжалами и шашками, висящими на наборных поясах. Почти у каждого из-за спины торчат винтовочные стволы. Многие вели в поводу коней.