Он протянул красиво разукрашенную шкатулку с гербами Русской империи и Левантийского султаната. Внутри оказались два документа. По традиции первый был составлен на русском, второй — на левантийском языке. Из них мы узнали о создании Левантийско-Русской компании. Собственностью ее признавался рудник в Месджеде-Солейман. Для охраны его падишах отправил из Стамбула три пехотных полка.

— Мы пролетали над ними, — добавил Лавернь, когда все наскоро ознакомились с документом. — Полки меньше чем в дне марша отсюда. Так что даже если осаждавшие вас разбойники и соберутся снова, то лишь для того, чтобы погибнуть под ятаганами падишахской армии.

— Выходит, и не зря все было, — протянул есаул Булатов. — Выходит, послужили мы отчизне тут, в Туретчине.

— Не хуже, чем в Баязете, — добавил вахмистр Дядько, приглаживая основательно поседевший за эти дни ус.

— Господа, — напомнил о себе Лавернь, — нам пора отправляться обратно. Пока что ветер очень даже благоприятствует нашему пути. Но как долго это продлится, я сказать не могу.

Воздухоплаватель взялся крепкой рукой за веревочную лестницу. Однако сам подниматься не спешил. Кивнул нам со Штейнеманом.

— Пока я ее тут фиксирую хоть немного, — объяснил он, — подниматься будет легче.

Первым наверх отправился губернский секретарь. Он неловко цеплялся руками и ногами за перекладины лестницы. Казалось, вот-вот упадет. Сумка с образцами персидского угля сильно мешала ему, то и дело грозя сползти с плеча. Губернский секретарь поправлял ее, начиная ерзать всем телом, будто угорь. Оторваться же от перекладин он в себе душевных сил не находил. И, надо сказать, я его за это не винил.

Пока Штейнеман сражался с веревочной лестницей, я повернулся к офицерам нашего небольшого гарнизона.

— Не знаю, господа, придется ли нам еще когда свидеться. Но, надеюсь, я был вам верным товарищем.

Я пожал руки всем офицерам. И вахмистру Дядько. Тот так растрогался, что неожиданно обнял меня, сжав в медвежьих объятиях. А когда оторвался, я с удивлением обнаружил, что он плачет.

— Жаль мне расставаться с вами, вашбродь, — сказал он, смущаясь такого открытого проявления чувств. — Славный вы командир. Лучшего мне и не надо! Через всю Туретчину провели нас!

Мне нечего было сказать ему. Надо заметить, что смущен я был не меньше самого вахмистра. И очень сильно удивлен. Потому что никакой своей заслуги не видел. Скорее уж наоборот. Не потащи я за собой казаков, большая часть взвода сидела бы себе в Стамбуле и в ус не дула. Но ничего такого говорить я, конечно, не стал.

— Ну, мы с вами-то увидимся вскоре, — сказал мне на прощание корнет Мишагин. — Прошвырнемся по набережной Фонтанки. Будем эпатировать барышень небывалым для начала лета загаром. Верно ведь, ротмистр?

— Верно, — кивнул я, улыбнувшись в ответ. — И не только загаром, но и орденами с медалями. Уж точно нас не обойдут за это дело.

Мое внимание привлек воздухоплаватель Лавернь. Он махнул мне рукой и бросил весело:

— Пора лететь в Петербург. За орденами и медалями, ротмистр.

Я отдал честь, как на параде. Повернулся — и поставил ногу на перекладину веревочной лестницы.

Эпилог

Падишах Левантийский восседал на груде подушек. Он был окружен лишь самыми приближенными. Конечно, помещение, куда призвали на аудиенцию русского посла, трудно было назвать кабинетом, но именно так оно значилось в официальном приглашении. Собственно, кроме самого Абдул-Хамида в кабинете были лишь великий визирь Камиль-паша и писец. Последнего, хоть он и восседал напротив новенькой пишмашинки «Ремингтон», из-за одежд и важности никак не тянуло назвать секретарем.

— В сей день и час, — объявил великий визирь, — благословенный падишах Леванта сообщает тебе, досточтимый посол, а через тебя своему брату-правителю императору всех русских, о том, что он намерен создать Левантийско-Русскую компанию. Нам известно о том, что рудник по добыче персидского угля в Месджеде-Солейман был куплен твоим предшественником, о гибели которого мы весьма скорбим. И в сей день падишах закрепляет своим указом эту землю за Левантийско-Русской кампанией. Конечно, при условии, что повелитель русских одобрит наше щедрое предложение.

Визирь кивнул писцу-секретарю — и тот подошел к Зиновьеву. С низким поклоном вручил ему шкатулку с документом на двух языках. Под ним стояла тугра Абдул-Хамида. А это значило, что на территории Леванта этот документ уже имеет полную юридическую силу.

— Кроме того, — добавил великий визирь, — падишах в своей милости отправляет три полка для защиты собственности Левантийско-Русской компании в Месджеде-Солейман от нападок курдов и прочего отребья. Мы не дадим никому покушаться на нашу землю.

Зиновьев в витиеватой манере поблагодарил падишаха и визиря. Добавил, что обязательно, как можно скорее, передаст эти документы в Петербург русскому царю на подпись.

Падишах, так и не сказавший за время аудиенции ни единого слова, сделал ему знак удалиться. Из аудиенции посол вынес главное. Абдул-Хамид очень не хочет расставаться с Месджеде-Солейман. Однако ему приходится делиться рудником с русскими. Падишах отлично понимает, что европейцы — да что уж греха таить, британцы — могут отобрать все. Или, в лучшем случае, заключить договор на своих — крайне невыгодных, если не сказать грабительских — условиях.

Зиновьев покинул кабинет падишаха и быстрым шагом направился к выходу из дворца. Он то и дело торопил слугу-проводника, чего обычно себе не позволял. Сейчас у него было мало времени. Надо срочно связаться с Петербургом. Передать, чтобы дирижабль, готовящийся сейчас к отправке, обязательно сделал остановку в Стамбуле. Чтобы на борт его попала та самая заветная шкатулка с документом на двух языках.

Если честно, я никак не ожидал, что меня ждет аудиенция в высочайшем присутствии. Как-то слишком уж мелкая я сошка, чтобы сам государь-император русский меня к себе вызвал. Пускай, и дело вроде как неординарное. Но нашелся бы, наверное, с десяток генералов, что поспешили бы доложить о нем государю.

Как позже выяснилось, сам Александр Романович Дрентельн настоял на том, чтобы я был включен в список допущенных к докладу по случаю открытия Левантийско-Русской компании. Наверное, впоследствии он сильно пожалел об этом решении.

Нам долго пришлось стоять навытяжку перед государем, пока секретарь зачитывал указ падишаха о создании компании. Я знал его уже наизусть, а потому все эти длинные и витиеватые левантийские обороты меня особенно утомляли. Кажется, не меня одного. Я стоял с краю, однако боковым зрением не раз замечал, что его императорское величество то и дело меняет позу. Лица его я, конечно, не видел. Однако мог предположить, что выражение на нем было скучающее.

Наконец секретарь поднес императору документ для ратификации. Тот поднялся на ноги. Поставил рядом с падишахской тугрой свою размашистую подпись. А следом, потеснив плечом успевшего вовремя посторониться секретаря, прошелся мимо нашей шеренги. Здесь стояли плечом к плечу Александр Романович Дрентельн, по левую руку от него — я, затем контр-адмирал Ваторопин — в мундире Воздушного флота. И по правую руку от него — старший лейтенант Лавернь.

— А что это у вас, ротмистр, такое на каске? — поинтересовался у меня император. — Не по уставу.

— Челенк, ваше императорское величество, — выпалил я, будто нижний чин «поедая» его глазами. — Награжден им за участие в спасении левантийского падишаха.

— Ах, вы и там успели отметиться, — усмехнулся государь. — Каков пострел. И все-таки негоже цацки турецкие на форме таскать. Это же не орден, ротмистр. Постыдились бы.

Вот тут бы мне промолчать. Проглотить это оскорбление. Ведь не кто, а сам государь передо мной. От него и стерпеть не грех. Но я слишком хорошо помнил схватку с ховейтатами. Перекошенные в гневе лица. Кровь на руках и на подобранной сабле.

Нет. Не мог я тогда смолчать.