Только после безумной скачки начинаешь понимать, насколько приятно размеренное путешествие. Даже по выжженным пескам. Даже под палящим солнцем. Все равно, это было намного лучше, чем мчаться во весь опор, загоняя людей и лошадей.

Медленно, но верно наш караван приближался к цели путешествия. Маленькому городку Месджеде-Солейман. Мы, наверное, проехали почти половину Левантийского султаната. Нас день и ночь окружали пески Аравийской пустыни. Однако близость цели лично мне поднимала настроение.

Карта, скопированная с той, что была в документах покойного посла, оказалась достаточно верной во многих деталях. Особенно столь важной, как расположение оазисов и колодцев по пути до Месджеде-Солейман. Однако, несмотря на это, чем дальше, тем тяжелей становилось наше путешествие. Жара и палящее солнце валили с ног даже привычных почти ко всему казаков. А уж нам со Штейнеманом приходилось совсем тяжко. Пока мы пребывали неподалеку от оазисов или колодцев, то еще можно было спасаться, намотав на голову кусок мокрой ткани. Однако стоило нам отъехать от них, как тут же приходилось весьма жестко экономить воду. Ее часто хватало под обрез только для того, чтобы поить людей и лошадей.

— Надо было верблюдов в дорогу брать, вашбродь, — покачал как-то головой Дядько. — Вот ведь животины. И не едят почти. И пить им не надо. Не всякий раз, когда до колодца добираемся, они из него пьют. Выходит, и не надо им так часто. Опять же жару как легко переносят.

— И в бой вы бы на них верхом отправились? — поинтересовался я. — Вы ведь не бедуины, вряд ли сумеете послать верблюда в галоп. Да еще так, чтобы пикой врага проткнуть.

— Да уж, — потер вспотевшую шею Дядько. — Воевать на них мы не обучены. У нас соль разве только возят. Да и то ближе к Астрахани. Там ведь тоже песок сплошной.

Не знаю уж, на какой день путешествия, однако в погоде начались изменения к лучшему. Календаря никто из нас не вел. Даже дотошный Штейнеман бросил это дело во время устроенной мною безумной скачки. Тогда было совсем не до того. Вот только в лицо нам все чаще стал задувать ветер. Он нес не жар и песок пустыни, как прежде, а отдаленный призрак прохлады. А вскоре к ней прибавился и йодистый аромат морской соли.

— Никак море впереди, вашбродь? — оживился, потянув носом воздух, Дядько.

— Скоро уже будем на месте, — усмехнулся я. — Мы проехали половину султаната, вахмистр. — Мною овладело какое-то почти нездоровое воодушевление. — И цель нашего путешествия уже близка.

— Вот только что мы там найдем, вашбродь, — по контрасту со мной тяжко вздохнул Дядько.

— Своих, — отрезал я. — Наших товарищей, отправленных туда покойным послом. Мы должны узнать у них — стоила ли игра свеч.

— А если не стоила? — почему-то вахмистр впал в какой-то пессимизм на ровном месте.

— Отставить, вахмистр, — хлопнул я его по плечу. — Скоро мы все увидим своими глазами. А до тех пор рано впадать в ненужное никому уныние.

— Есть отставить впадать в уныние, — невесело ухмыльнулся в усы Дядько.

Утром следующего дня мы увидели окраины небольшого городка. Он мало отличался от тех поселений, которые мы встречали по дороге. Глинобитные дома. Кое-где видны остатки стены, некогда окружавшей город и защищавшей его от врага. В загонах под открытым небом блеют многочисленные овцы. Реже мычат коровы. Однако было и отличие от всех остальных. А именно видимый издалека частокол из бревен. Что он окружал, разглядеть не удавалось. Однако было понятно и без этого. Над частоколом на флагштоке висел небольшой флаг. Подувший с моря ветерок поиграл им — и все увидели, что на нем красуется имперский коронованный медведь на золотом фоне.

— Добрались-таки, — выдохнул вахмистр. — Наши тут еще.

— Флагу, — выкрикнул я, охрипший от жары и недостатка воды голос не подвел, — честь отдать!

И все мы, как один взяли под козырек. Даже вольнодумец Штейнеман приложил два пальца к своей чиновничьей фуражке.

— Слава тебе, Господи, — истово закрестился кто-то из казаков.

Глава 4

Мы проехали по притихшему городу. Обыватели его предпочитали скрываться в домах, едва завидев нас. И только выглядывали вслед через щелочки между дверью и косяком. Или между ставнями. Провожали нас взглядами.

Всего несколько минут у взвода ушло на то, чтобы добраться до ворот. Над ними располагалась крытая вышка, откуда воинственно торчал ствол пулемета Гочкисса. В высоты на нас глянуло загорелое лицо. Раздалось несколько гортанных фраз на левантийском. Однако с весьма характерным акцентом. Именно так выговаривал слова наш толмач — казак Дежнев.

— Свои! — крикнул я в ответ по-русски и помахал рукой.

— Свои за печкой сопят, — ответил караульный. — Ждите. Сейчас старшого кликну.

Не на такой прием рассчитывали мы, конечно. Однако и понять торчащих посреди довольно враждебного султаната казаков вполне можно.

— Вот такие пулеметы вроде были, — указал на торчащий из-за стены ствол «гочкисса» Витютиев. — Из баулов торчали, в смысле.

Значит, у шерифа Али есть такие же «гочкиссы». Хорошо же снабдили его британцы.

Над стеной появилось новое лицо. Почти дочерна загоревшее и украшенное роскошными черными усами с проседью.

— С кем имею честь? — поинтересовался обладатель роскошных усов.

— Штаб-ротмистр Евсеичев, — ответил я. — А вы, как я понимаю, есаул Булатов?

— Неверно понимаете, — покачал головой усач. — Я — корнет Мишагин. Служу по Третьему отделению. Видимо, как и вы, ротмистр? — в последней реплике я услышал вопросительные интонации, а потому утвердительно кивнул.

— Но мне ничего неизвестно о том, что к полусотне Булатова был приписан кто-то из нашего отделения! — крикнул я.

— Все верно, — подтвердил Мишагин. — Так и должно быть. Обо мне нет ничего в документах Александра Сергеевича. Если бы вы, ротмистр, как должное восприняли тот факт, что я тут, это вызвало бы вполне обоснованные подозрения. Относительно вас и вашего отряда.

Корнет отвернулся и махнул рукой за спину. Крикнул, чтобы нам открывали.

— Поговорим внизу уже, — бросил он, и лицо его пропало.

Ворота нам открыли достаточно быстро. Прямо напротив них был установлен на треноге еще один пулемет Гочкисса. Весьма предусмотрительно. Незваных визитеров сразу же ждет неплохой сюрприз в виде длинной очереди почти в упор. За станиной дежурил казак, готовый в любую минуту открыть огонь.

Встречали нас два офицера. Есаул в сильно выцветшей гимнастерке и знакомый уже корнет Мишагин. Собственно, в личности есаула я не сомневался. Однако спешившись, представился им обоим по всей форме. Мишагин и Булатов по очереди пожали мне руку. Следом я представил губернского секретаря Штейнемана.

— Значит, вот кто будет определять, что же мы тут сторожим, — кивнул Булатов. — Наконец-то. Долго что-то их высокопревосходительство вас из империи выписывали. Да и, вообще, как-то уж больно долго не было вас. Соскучились мы уже по русским.

— Я все вам расскажу, — пообещал я. — Только для начала надо куда-нибудь определить моих людей и их лошадей. Мы проделали долгий путь.

— За этим дело не станет, — уверил меня есаул. — Веретинов, — обернулся он к старшему уряднику, стоявшему тут же, — помоги казакам обустроиться у нас.

— Слушаюсь, — ответил тот. И уже через минуту казаки Дядько отправились куда-то в глубь поселка, ведя в поводу всех наших лошадей.

— А мы с вами, господа, — промолвил тем временем корнет Мишагин, — отправимся в наш офицерский клуб.

Он откровенно рассмеялся своей неказистой шутке. Есаул Булатов поддержал его улыбкой. Мы со Штейнеманом соли этой шутки не уловили, однако улыбнулись из вежливости.

— Мы это здание под наш клуб и штаб разом приспособили, — пояснил Мишагин, когда мы подошли к небольшой глиняной коробке, над входом в которую красовалась вывеска с готическим шрифтом выведенной надписью «Clob».[26] — Правда, офицеров у нас раз-два и обчелся. Да и обсуждать стратегии вроде как и не надо. Нападать на нас никто пока не собирается.