— Надо будет почаще оглядываться, Дядько, — бросил я. — Мы нажили себе первого врага.

— Да тут кругом одни враги, — усмехнулся вахмистр. — Крутить головой надо постоянно. Как бы голова не отвалилась от такого верчения.

Мы покачивались в седлах. Жара палила. Теперь уже по вискам и шее стекал пот, неприятно щекоча кожу. Мы все реже прикладывались к фляжкам. Хотя бы потому, что пришлось добавить в воду лимонную кислоту, чтобы та не пропала в бурдюках и вместительных флягах. Пить кисловатую воду было неприятно.

Крепился и Штейнеман. Однако было видно, что ему приходится хуже, наверное, даже чем мне. Хоть я был таким же уроженцем северного Питера, но как-то уже привык к здешней жаре. А вот несчастный Штейнеман так маялся, что мне стало его жаль. Мне пришлось приказать казакам обмотать ему голову мокрой тканью. Он противился этому, но силы были уже неравны. Губернский секретарь едва руками ворочал.

— Этак, вашбродь, его скоро придется к седлу привязывать, — сказал мне Дядько. — Когда ему тканью-то голову обвязывали, он уже едва держался. Неровен час — выпадет.

— Пускай падает, — ответил я вполголоса. — Тогда просто привяжем его к горбу верблюда. Может, это заставит его понять, что такое левантийская жара. Личный пример всегда лучше всего действует.

— А не слишком ли жестоко, вашбродь? — Похоже, Дядько был добросердечным человеком.

— Когда мы войдем в аравийские пустыни, будет хуже, — покачал головой я. — Он мне нужен в Месджеде-Солейман живым. С такими же фанабериями он рискует просто не проехать и половины дороги.

— Ну это да, — пожал плечами вахмистр, — как говаривал батька мой: «Я тебя сильно бью, да жизнь еще не так приласкает». И охаживал когда ремнем, когда розгою, а когда нагайкой жизни учил. И ведь прав оказался-таки. Потом турки да персы меня уже не нагайками, а пулями да ятаганами учили. Однако скубент наш не нам с вами чета, вашбродь, а ну как не сдюжит?

— Мы приглядываем за ним, — пожал я плечами. — А что еще можно сделать? Разве что купить для него верблюда или слона с паланкином, чтобы солнце голову не пекло.

— Приглядывать-то приглядываем… — тяжко вздохнул Дядько. Но камень у него на душе, похоже, остался. Хотя, ясно дело, он не понимал, как можно помочь «скубенту».

Мы ехали без остановок до самого вечера. Даже самую страшную полуденную жару встретили в седлах. Вахмистр Дядько в это время едва ли не приклеился взглядом к тощей фигуре Штейнемана. И, как оказалось, не зря. Солнце уже скрывалось за горизонтом, страшная дневная жара начала спадать, когда губернский секретарь вывалился-таки из седла. Безвольно раскинув руки, он соскользнул под ноги своего коня, словно черная птица.

— Убился никак, — пронеслось над отрядом. — Помер кажись. Через упрямство свое смерть принял.

Каждый не преминул высказать свое мнение по этому поводу.

— А ну-ка цыц мне, — погрозил казакам нагайкой Дядько. — Разболтались больно.

Те сразу же притихли.

— Вяжи его к верблюду на спину. Голову тряпкой мокрой замотайте.

Штейнемана подняли с земли. Даже одежду отряхнули, прежде чем закинуть на спину флегматичному верблюду. Перемотав голову Штейнемана мокрой тряпкой, его аккуратно, но крепко привязали прямо поверх тюков. Прежде чем поехать дальше Дядько сам проверил узлы.

— Живой он, — кивнул мне вахмистр, подъезжая поближе. — В обморок только грохнулся. Житейское дело. Пообвыкнется — и не хуже нас с вами держаться будет.

— Будем надеяться, — пожал плечами я.

Закат мы встречали в небольшой деревеньке.

Всего пяток домов лепились вокруг колодца. Тот оказался, кстати, не заперт. Напиться из него мог кто угодно. По округе гуляла отара овец, за которой зорко приглядывали совсем еще мальчишки. Вот только в руках у каждого была длинноствольная винтовка левантийского производства. Они сидели прямо на земле этакими короткими мохнатыми столбиками. Рядом торчали стволы винтовок.

Нас встретил пожилой турок, похожий на ветхозаветного старца. У него даже имя было похоже на Мафусаил, и я стал про себя называть его именно так.

Он поднял руку и произнес несколько слов. Я и без перевода понял слова «Салам аллейкам». Ответил теми же словами только в обратном порядке. Старик заулыбался, оценив мою вежливость. Выдал длинную речь, активно жестикулируя левой рукой. Правой же опирался на длинный посох с загнутым концом. Тоже весьма библейского вида.

— Спрашивает, кто мы такие, — переводил мне Дежнев. — Что за воины? Говорит, что сам он служил в армии сиятельного падишаха, но это было давно. И глаза его не такие зоркие, как были в молодости. Потому он и не может понять, сипахи мы или конные янычары?

— Скажи почтенному старцу, — ответил я, переходя на по-восточному витиеватый стиль, — что мы служим русскому царю. Что едем по землям падишаха с его разрешения. И хотим переночевать в их деревне — или как называется это поселение. Скажи, что готовы платить серебром.

Дежнев перевел мои слова Мафусаилу. Тот подергал себя за бороду. Похоже, тот факт, что мы вовсе не воины его падишаха, сильно поумерил его радость. Однако и отказывать нам в гостеприимстве он не стал.

Для нас постелили ковры прямо на улице. Вынесли несколько кувшинов с холодной водой. Блюда с какими-то местными фруктами. А вот мяса пожалели. Но мы не жаловались. Рассевшись на коврах, казаки принялись за фрукты, запивая их водой. Я хотел было спросить, сколько будет стоить купить одного барана или овечку для нашего импровизированного стола. Однако решил, что не стоит. Запросят еще какую-нибудь несусветную сумму, а потом или плати, или покажешься своим же людям скрягой. Так что лучше лишнего не болтать. Я ограничился водой и финиками.

Однако в тот день нам довелось отведать свежей баранины.

Неожиданно оттуда, где паслась отара, раздались выстрелы. Палили густо — пачками.

Мафусаил подскочил на ноги. Борода его тревожно встопорщилась. Мы последовали его примеру. Казаки подхватывали свои винтовки. Проверяли патроны в жестких подсумках.

Рядом с выгоном, где паслись овцы, пылило густое серое облако. В нем мелькали оскаленные конские морды и мохнатые шапки. Сверкала сталь сабель и наконечников пик. В это-то пыльное облако мальчишки, охранявшие отару, и палили без передышки.

— Бандиты, вашбродь, — произнес Дядько. — Резать всех будут.

— Казаки! — выкрикнул я. — В седло! Бей их!

Дядько весело улыбнулся. Он только ждал такого приказа.

Меньше чем через минуту мы уже были в седлах. Взяли с места в карьер. Казаки толкали коней каблуками. Горячили их нагайками.

— Пики к бою, донцы!

И сколько бы ни было врагов, наш полувзвод врезался в пыльное облако. Рядом свистели пули мальчишек, охраняющих отару. Им было, видимо, наплевать, если они попадут в кого-то из нас.

Я вскинул маузер. Всадил пулю прямо в лицо ближайшего бандита. Он вскинул руки к нему. Рухнул из седла. После этого целиться уже не было времени. Я просто стрелял раз за разом, посылая пули во врагов. Они пытались дотянуться до меня саблями, ятаганами и пиками. Были и те, кто палил из пистолетов или обрезов ружей, но пули и дробь миновали меня. Лишь после боя я заметил разорванный рукав мундира. Где? Как? Когда? Кто ж вспомнит?

Опустел вместительный магазин моего маузера. Я быстро сунул его в кобуру. Выхватил тяжелый палаш. С этим оружием я не расставался после чудовищной рубки на конском рынке. В седле им работать было куда проще, чем пешим. Тут больше двух-трех ударов не нанесешь и не отобьешь. Быстро разводит стремительное течение боя. Оружие моих противников было, как правило, дурного качества. Не один сабельный клинок разлетелся сотней стальных обломков после первых же ударов о мой тяжелый палаш. Следующим ударом я, как правило, приканчивал врага.

Рубка была кровавой и бесчеловечно жестокой. Катились под ноги отсеченные руки и головы.

Я обрушил на голову очередного бандита палаш. Та лопнула, словно перезрелый арбуз. На грязный халат обильно полилась кровь. Очередной враг налетел откуда-то слева. Я отмахнулся от него, перерубив пику, которой тот грозил мне. Новый взмах палаша — и бандит валится из седла с глубокой раной. Из нее торчат белые обломки ребер. Потом была еще одна короткая стычка. Но мы с бандитом с выкрашенной в красный цвет бородой разъехались без результата. Лишь позвенели клинками. Сабля у врага оказалась просто отменного качества. Не чета другим. После я прикончил еще одного разбойника, буквально вскрыв ему грудную клетку палашом.