А то ведь взвалил на плечи рюкзак, сунул туда спальный мешок, много упаковок для образцов, привязал к рюкзаку молоток – и двинул в шестидесятикилометровую петлю по чаанайским предгорьям.

В глубине Чаанайского массива шёл дождь. Вернее, это Угарцев предполагал, что он шёл. Ибо уже четвёртые сутки над центром массива висели чёрные шевелящиеся, как доисторические пузатые драконы, тучи.

Но Угарцев имел с собой брезентовую плащ-палатку и был уверен, что дождь этот ему окажется нипочём. А если и забрызгает невзначай, то он, Угарцев, всегда вернётся к своей палатке и вьючному ящику с трёхлитровой канистрой бензина «Галоша» и примусом «Шмель».

Надо сказать, что весь шестидесятикилометровый маршрут по невысоким и чрезвычайно удобным для пешей ходьбы сопочкам Угарцев дождя опасался, но сам дождь его миновал. И к вечеру второго дня усталый, но довольный геолог вернулся к лагерю.

Которого не было.

Справедливости ради надо сказать, что не было не только лагеря. Не было и той высокой косы, на которой этот лагерь стоял. Вместо неё от края до края террасы стояло ленивое бурое болото – разлившийся Чапальваам.

Дождь всё-таки настиг Угарцева…

Если бы Володя был немного внимательнее, то он бы сообразил, что дождь, судя по всему, идёт не меньше недели, и сперва он пролился над равниной, а только потом зацепился за покатые горы Анадырского водораздела. Поэтому тундра оказалась полностью напитанной водой, и к моменту, когда с гор прикатил мощный паводок, её резерв водоёмкости оказался исчерпан. Все низкие места мерзлотной равнины заполнила бурая холодная вязкая жидкость, которую только с большой натяжкой можно было назвать водой.

Ну а то, что в одном из понижений этой равнины некий охламон расположил свой лагерь, было всего лишь незначительной деталью происшедшего природного катаклизма.

Присел Угарцев на край берега и задумался. В каких-то детских уголках своей души он надеялся на чудо: вот сейчас, прямо на его глазах, вода схлынет, и на дне этого бывшего разливанного моря в целости и относительной сохранности обнаружатся его палатка, надувная резиновая лодка ЛЭ-ЗМ, вьючные ящики с вещами и образцами, ну и ещё некоторое количество столь же полезного барахла. Но даже поверхностное понимание сути вещей подсказывало ему, что шанс обнаружить даже половину утраченного примерно такой же, как найти серебряную гору Пильхуэрти Нейка или золото царицы Савской. В хребте Чаанай. Почему нет? Более того, понимал он и то, что для того чтобы схлынуть с плоской изъеденной термокарстом поверхности, этой жиже потребуется очень много времени – гораздо больше, чем он, штатный геолог при исполнении служебных обязанностей, может позволить себе провести на краю этой лужи.

Угарцев прошёл триста метров по течению Чапальваама, но никаких признаков унесённого снаряжения не обнаружил. Зато упёрся в затопленную старицу, которая, судя по всему, переходила в большое озеро (на карте оно называлось Чаячьим). Видимого маршрута для того, чтобы обойти эту гидросеть, он не обнаружил. В расстройстве Угарцев поднялся на ближайшую каменистую гриву (близость к обманчиво сонному Чапальвааму, неожиданно разверзшему свои хляби и поглотившему плоды человеческого гения, травмировала его неустойчивую психику), наломал мелких веточек, развёл костерок и принялся кипятить чай.

Стоит заметить, что Володя Угарцев быстро учился. Ибо от кого ему в той ситуации было узнать, что для поиска наилучшего выхода из сложившейся ситуации человеку на Севере надлежит прежде всего найти состояние гармонии между собой и окружающим миром. А ничто не способствует успеху этого поиска так, как маленькая, почти невидимая бабочка огня под закопчённой консервной банкой и терпкий вкус чёрного густого чая с дымком на губах. Поэтому он уже после второй банки аккуратно расстелил на сухом дриаднике отсыревший спальный мешок, растянул поверх него палатку, предварительно приподняв её колоколом над изголовьем спальника при помощи геологического молотка, лёг и попытался заснуть.

Равномерно дующий ветер отгонял от убежища комаров, и заснуть Угарцеву в конце концов удалось.

Поутру было зябко и сыро. Со стороны Чукотского моря надвинулось что-то среднее между низкой облачностью и высоким туманом, и это что-то скрыло почти все возвышенности над тундрой.

Накрыло и убежище Угарцева, отчего Володя чуть погодя вылез из спального мешка, щёлкая зубами от сырости. Процесс обретения внутреннего спокойствия был завершён, пришло время планировать свои действия в новых обстоятельствах.

Здесь я хочу особо отметить: Угарцев ни на секунду не сомневался в том, что, как бы ни сложились эти самые обстоятельства, ему надо продолжать порученную страной, партией и лично товарищем Костиковым работу и через полтора месяца надлежит быть в лагуне Науде, где его должен забрать катер или вельбот морзверобоев из Уэлена. А значит – продолжать геологическую съёмку в указанных квадратах, делать описания обнажений и образцов, покрывать сетью маршрутов левобережье Чапальваама (физически доступное) и потихоньку двигаться к океану.

Что имелось для воплощения в жизнь этого амбициозного плана?

Володя Угарцев достал полевой дневник и скрупулёзно начал перечислять имеющиеся при нём вещи. Список получался недлинный, но внушающий некоторые надежды.

Для продолжения геологических изысканий у него оставались: полный комплект карт на территорию, десяток карандашей (по разгильдяйству он взял с собой в рюкзаке весь запас из вьючного ящика), несколько десятков матерчатых мешочков для образцов, компас, молоток и зубило. Ну и полевой дневник, разумеется. Негусто, но, с учётом складывающихся обстоятельств, уже подарок судьбы. Из снаряжения у Угарцева остались бушлат, брезентовый штормовой костюм, водолазный свитер, пара болотных сапог, уже упоминавшаяся плащ-палатка, нижнее бельё, тельняшка, запасная пара носков, два спичечных коробка, охотничий нож, перочинный ножик «Белочка», малокалиберная винтовка, сто тридцать патронов к ней, содержащихся в трёх пачках, две банки сгущёнки, жестянка с чаем, мешочек со ста пятьюдесятью граммами сахара, мешочек лапши, мятая литровая консервная банка, использовавшаяся в качестве котелка, ложка из нержавейки, два гвоздя, случайно завалявшихся в кармане штормовки, моток бечёвки, пять метров лески и два рыболовных крючка, вязаная шапка, бинокль, кусок медной проволоки…

На первый взгляд – довольно много всего.

А на второй – не очень.

Собрал Угарцев все эти проволочки и крючочки, с любовью разложил их на плащ-палатке и аккуратненько-аккуратненько так упаковал в рюкзак. Повесил этот рюкзак на плечи и потихоньку побрёл в сторону не охваченных ещё предгорий Чааная – съёмку делать.

Самой большой проблемой Угарцева были образцы. Вообще, странствия с геологами – это ночной кошмар как сплавщика, так и лётчика. Если у всех остальных категорий бродяг количество груза с пройденным путём только уменьшается, то у геологов – увеличивается.

Но Угарцев увеличиваться этому грузу позволить не мог.

По идее, для полноценного описания территории ему надо было собрать описания около полутора тысяч точек. Что, по самым скромным прикидкам, составляло не менее ста пятидесяти килограммов. А если учесть стремление любого исследователя к перепроверке результатов – могло выйти и все триста.

Поэтому Угарцев выбрал промежуточный вариант – забирать с собой только наиболее показательные образцы ключевых, по его мнению, для территории обнажений, а все остальные складировать в приметных местах, обозначая места их хранения турами. Разметку можно было выполнить простым карандашом, ибо сделанные им надписи не смываются и не осыпаются без внешнего воздействия, а основные описания делать в дневнике («Мелким почерком», – неизменно добавлял Угарцев по себя).

С чем было по-настоящему плохо – так это с едой. У Владимира была малокалиберная винтовка, но как ею пользоваться, он представлял себе весьма слабо. Конечно, за плечами была начальная военная подготовка, военная кафедра в институте, но всё, что он оттуда вынес, – это «совместите верхний край мушки с верхним краем целика». Да, в начале полевых работ Угарцев убил из этой винтовки пару зайцев, – но он потратил на них двадцать патронов, и такой расход боеприпасов был совершенно неприемлем в изменившихся обстоятельствах. Кроме того, не было чая и сахара. Ну то есть почти не было: оставшуюся малость можно было не принимать во внимание.