4) Уолт Уитмен в производстве[211]. Казин[212] утверждает, что статья твоя идет без всяких изменений, как ты ее сдал.

5) В городе ходят слухи, что детские книжки твои запрещены окончательно, все, включая «Мойдодыр» и «Федорино горе». Говорят, что все остатки прежних изданий по складам, магазинам и библиотекам списаны в макулатуру[213]. Многие выражают мне соболезнование. Однако, я не вполне убежден, что все это так, а проверить не удалось. Вершители детских судеб уклоняются от разговоров со мной на эту тему.

Теперь мои дела:

1) Сдал «Собственников» в «Новый мир»[214]. Полонский[215]в отпуску, его заменяет Н. П. Смирнов[216], человек, по словам Воронского и Катаева[217], безответственный. Завтра, 16-го, он даст мне ответ, который не будет окончательным ответом, так как самостоятельно он ничего решить не вправе. В сущности, на удачу я не надеюсь.

2) Я сказал Чагину, что роман мой в Ленинградском ГИХЛ’е до сих пор не сдан в набор. «Мудрят они с вашим романом, — сказал Чагин. — Чумандрин[218] не хочет, чтобы он был напечатан, и оттягивает дело. Я знаю это от Старчакова[219]». «Что же мне делать, Петр Иваныч?» «Ничего вы сделать не можете».

3) Был у Лядовой[220] и предложил ей переиздать моего Крузенштерна[221]. Категорический отказ: «Мы теперь издаем и переиздаем только те книги, которые имеют непосредственное и прямое отношение к какой-нибудь сегодняшней политической кампании».

4) Предложил Лядовой план объединения всех моих книжек о путешествиях. Отказ. Но добился от нее того, что если мне удастся добиться согласия в Ленинграде, Москва не будет протестовать. Во время разговора входят ленинградцы: Гисин[222] и Кетлинская[223]. Я обращаюсь со своим планом к Гисину. Он соглашается, при условии коренной идеологической переработки. Обещает заключить в Ленинграде договор. Опасаюсь, что при заключении договора будут у нас расхождения в листаже: я хочу 25 печ. листов, а они столько не дадут.

Результат: Не добыл в Москве ни копейки.

Общие впечатления: Литературная жизнь необыкновенно ухудшилась сравнительно с весной, хотя это трудно себе даже вообразить.

От Кетлинской узнал, что я уже дядя[224].

Завтра, 16-го, уезжаю.

Пожалуйста, пиши мне о Мурке.

Спасибо за письмо.

Привет маме.

Москва. 15 авг. 1931

Коля.

16 августа 1931 г. Москва [225]

Милый папа.

Сегодня, 16-го, перед отъездом в последний раз был в «Академии». Дело с твоими деньгами внезапно обернулось к худшему. Мне заявили, будто выяснилось, что денег у них нет ни копейки, что они никому не платят и платить будут не раньше 1-го сент. Я бегал к Чагину, бегал к Тихонову, но ничего не добился. Напиши им письмо, пусть хоть помнят, а то сегодня я уезжаю.

Смирнов, читавший в «Новом Мире» мой роман, его весьма одобрил. Теперь роман пойдет на чтение к Соловьеву[226].

Коля.

Если нужно куда-нибудь пойти, я могу пойти.

20 августа 1931 г. Алупка[227]

Спасибо, милый Коля, за письмо.

Что сказал Смирнов о твоей «Собственности»? Он хоть и безответственный, но как будто понимающий человек. Неужели Чумандрин продолжает оттягивать сдачу романа в набор? Разве он способен к каким-нибудь интригам и подвохам? Он человек прямой — и гадит в лоб. Известие о моих книгах меня взволновало, но теперь все это для меня — как луна. Далеко и в тучах. Что же касается Муры, она после Вашего отъезда чувствует себя хорошо, температура невысокая, аппетит неплохой: ест много слив, дынь, помидор — и все же не поправляется. Очевидно, почки съедают все. Живется нам уютнее. «Желстрана» похерена[228], Мура на балконе и потому с нею меньше возни. Привет Марине! Дружеский поклон Валентину Осиповичу[229]. Где Тагер? Каково было тебе у Шатуновской? Ты так и [не] ответил, как доехала Татка.

Пип.

24 августа 1931 г. Ленинград Милый папа.

Надеюсь, ты получил два моих письма с описанием моих московских похождений. Теперь вот мои похождения ленинградские:

16-го, получив в «Новом Мире» некоторое неясное обещание, что роман мой там пойдет, я покатил домой. Прихожу утром к себе на квартиру — двери заперты, ни Марины, ни Таты. Я к Лиде, и узнаю, что Марину в карете скорой помощи увезли в Мечниковскую больницу. Оказалось, она расчесала москитный укус под коленом, началось воспаление колена — «гнойный бурсит» — температура поднялась до сорока, потребовалась срочная операция. Оперировал ее Бок[230], под наркозом, гною вышло чуть ли не ведро. К сожалению, операция оказалась не совсем удачной — под коленом образовалась сумка с гноем. Сегодня решится, будет ли Бок ее вскрывать или она сама рассосется. Во всяком случае, Марине лежать еще в больнице недели полторы по крайней мере. Татулька у Марьи Николавны и Ирины где-то на даче по Ириновской ж. д. Я ее еще не видал — на меня навалилась туча дел и не было времени съездить.

18-го я был в ГИХЛе у Старчакова и спросил его, как с моим романом. Он ответил: «Одно из трех: либо мы вернем его вам, выплатив 100 % по договору, либо напечатаем его с предисловием, либо напечатаем его, так как есть. Мы еще не знаем». Каково! Я спросил: «Когда же будет окончательный ответ?» — «23-го. Сейчас его читает ответственный товарищ». Я прихожу 23-го. Ответа еще нет. Теперь обещают сказать 26-го. А денег у меня ни копейки. Пробую сварганить кой-какие гешефты с детским отделом, но пока безрезультатно.

У Лиды здоровая молчаливая черноволосая девочка с носом, как Ливанский хребет. Лида очень поздоровела, оживлена, кормит, девочка нравится ей до странности. Цезарь отрастил себе брюхо, как чемодан, и ходит, словно беременный. Вообще, в квартире не осталось даже духа Чуковского. По комнатам рыщет юркая зубная врачиха[231] и острит. Впрочем, завтра она уезжает.

От Бобы пришло письмо. В первых числах сентября он вернется, но ненадолго. Их повезут смотреть Днепрострой. Из Днепростроя он собирается съездить на несколько дней к вам.

Как Мурочка? Не болит ли у нее спинка? Напишите о вашем житье после нашего отъезда, и пусть она мне тоже напишет. Что мама? Кто ходит в «Десятилетие» за едой? Погода тут стоит не плохая. А как у вас? Жарко?

Коля.

24 авг. 1931.

Ленинград 14, Надеждинская, 9, кв. 31.

24 сентября 1931 г. [232] Алупка

Милый Коля.

Я написал Лиде прилагаемое письмо, но побоялся, не мрачно ли будет, теперь, когда она кормит, оно может подействовать на нее угнетающе. Поэтому посылаю его тебе; реши сам. Если ты не дашь его ей, сообщи, что мы просим пианино не продавать.