Вассерман понял, с кем он имеет дело. К сожалению, ни Опенкин, ни секретарь подпольного обкома не попались в его когти. Но и то важно, что этот тип знает и того и другого, и, определенно, еще многих. Такой пригодится. Только нужно больше страху на него нагнать.

— Если бы ты был офицером Красной Армии — это одно дело. Но ты партизан, бандит — таких сразу уничтожают! — провел Вассерман пальцем по шее.

— Помилуй бог! Да какой я партизан! Я не убил ни одного немца. Я только питался за счет большевистского населения. Ждал момента, чтобы к вам перемахнуть, — умоляющим голосом говорил Пужай, сердце которого уже нырнуло в самые пятки.

Когда каратели с пленными партизанами выехали на шоссе, по которому взад-вперед проносились машины, и угроза любого нападения партизан была исключена, штурмбаннфюрер облегченно вздохнул. Он был таким же трусом, как и бывший старший лейтенант Пужай.

Вдруг он приказал остановить «мерседес». За ним остановились и грузовые машины с крытыми кузовами, в которых ехали пленные.

— Как они тут? — спросил Вассерман у конвоиров.

— Волками смотрят на своего недавнего командира. Особенно эти вот двое, — показал конвоир на пленных.

Двоих партизан вытолкали из машины. Штурмбаннфюрер вынул парабеллум и выстрелил им в головы.

— Все. Можете ехать дальше, — приказал он, пряча пистолет. — Орднунг! Порядок. Настоящий сюжет для картины.

Вассерман теперь перестал опасаться, что кто-нибудь из пленных прибьет или задушит такого ценного «языка», как Пужай. Так безопаснее. Так надежнее.

«Помилуй бог! — прошептал Пужай, когда штурмбаннфюрер вернулся в легковую машину. Он боялся даже дух перевести, так напугали его выстрелы Вассермана. — Но ведь он ради моего спокойствия застрелил их. Я им нужен. Это факт. Вот когда пригодились мои встречи с пограничниками!.. А я ж их и ненавидел, будто знал, что эта ненависть нужна будет, чтобы оправдаться перед немцами! В жизни, понимаешь, как на долгой ниве…»

И вдруг Пужай улыбнулся, как бы найдя что-то давно потерянное. Жестокий расстрел Вассерманом двух пленных партизан неожиданно принес Пужаю облегчение: он отделался еще от двух свидетелей своей окончательной измены.

Уже больше месяца прошло с того времени, когда Андрей Стоколос, передавая важную радиограмму, из-за плохого режима работы потребовал замены оператора, а Леся Тулина никак не могла успокоиться. Собственно, нервничать она начала, как только приняла первые десять цифровых групп (Андрей давал по десять, а потом выжидал, не повторить ли какую). Цифр, которые приходилось повторять, становилось все больше — передатчик Андрея слышался все хуже и хуже. «Может, у них низко антенна?» — подумала девушка. Пока что ей и в голову не пришло, что у Андрея плохо с радиопитанием. И вдруг его просьба посадить на вахту «OP № 1». Это укололо в самое сердце: где же чувства у Андрея, в которых он так пылко заверял ее? Так безжалостно скомпрометировать ее перед всей школой радистов, в глазах вот этих трехсот курсантов вместе с минерами, которые, конечно же, узнают, что Тулина не сумела принять важную радиограмму из вражеского тыла… Одно мгновение, а сколько в течение его пережито, передумано… Андрей представился Лесе нетерпеливым, невоспитанным, неискренним. Разве можно так — словно обухом по голове.

Леся чуть не разрыдалась, приняв «OP № 1». Но на ее счастье или несчастье рядом стоял Илья Гаврилович, сразу же прочитавший этот сигнал. В начале сеанса она сообщила, что передает именно Андрей, и Веденский, мгновенно осознав ситуацию, вдруг приказал:

— Леся! Передай ему сигнал: «LB»!

Девушка вспыхнула, щеки ее пошли огнем. «Издевается надо мной?» — настороженно подняла на него большие карие глаза. Но Веденский даже не улыбался, а стоял задумчивый, наверно, припоминая свою Анну-Луизу. Вот у него с Анной настоящая любовь. А у Леси и Андрея детская игра.

К Лесе уже подходил низенький человек лет двадцати семи, в очках, как раз и бывший тем оператором номер один, который мог принимать сигналы с самого Марса, не то что из Миргорода. Леся все еще колебалась, но Веденский, казалось, умолял глазами: «Прошу. Передай! Прошу…» — словно от этих слов зависело очень многое и в его жизни. И Леся отстучала: «Я люблю вас!» Тут же поднялась и передала наушники очкарику. Он ей сразу не понравился — глаза узкие, как щелочки, а уши — репродукторы.

— Молодец, Леся! — положил ей руку на плечо инженер Веденский. — Пойми, так нужно. Представь, что он в окружении, что эта радиограмма имеет большое значение для нашей армии, что это крик о помощи, которую мы еще в силах подать отсюда, хотя возможности наши и ничтожны. Все может быть. А наиболее вероятно — у них кончается запас радиопитания и нужно спешить, дорого каждое мгновение.

— Вы на его месте так не поступили бы, если бы ваша Анна-Луиза сидела тут на вахте! — обиженно промолвила Леся.

— Только так! Может, даже вашим жаргоном послал бы ее к черту, отстукав «99», хотя и люблю ее, — сбавил голос Веденский. — Успокойся. Далеко не все из тех, кто и много лет работает оператором, имеют опыт, могут быть оператором номер один. Это уже талант. А мы люди обычные, просто судьба заставила браться за оружие, за рацию, за мины.

— Да я же ничего, — оправдывалась Леся. — Но зачем еще это «я люблю вас»?..

— Что ж, — развел руками Веденский. — Если «зачем», то в следующий раз можно передать «99». Но в нынешней ситуации этот позывной добавит Андрею выдержки и мужества. Ты представь, как он волновался, попросив заменить радиста. Ведь он знал, что это касается тебя.

— Да я же ничего, если уж так действительно нужно… — повторила Леся.

Действительно «ничего», если б на месте Стоколоса был Рубен. Умом Леся понимала то, что говорит Илья Гаврилович, а сердцем — нет. Единственной и большой радостью того дня была весть о том, что хлопцы нашли Маргариту Григорьевну и что мама уже в их отряде.

Вечером Леся, чтобы как-то успокоиться (а в действительности из желания «отомстить»), достала из гуцульской шкатулки, подаренной Майборским к выпускному вечеру, последнее его письмо. Он послал его из-под Москвы.

10

— Андрейка! Сыночек! — воскликнула Полина Ивановна, протягивая руки к парню, как только он переступил порог комнаты.

Обнялись. Названая мать поцеловала Андрея в лоб, а потом стала вглядываться в его бронзовое от морозных ветров лицо, в морщинку, пролегшую между бровями. И он, Андрей, и будто не он: такой возмужавший, с усиками. В последний раз они встречались еще в мирные дни, когда Андрей Стоколос уходил на службу.

— Сынок… — пока что не находила других слов мать, видя свое отражение в его глазах.

Андрей же стоял в нерешительности. И от сомнения, назвать ли Полину Ивановну матерью, и от мыслей об этой встрече. Об этой встрече он думал все последние дни, когда отряд Опенкина — Рубена преодолевал трудные километры вблизи Котельвы, Богодухова, Мерефы, Змиева, когда переправлялся через Донец и наконец добрался до позиций Красной Армии.

— Мама! — произнес он негромко и словно виновато. — Вот мы и снова встретились… — И добавил шутливо: — На всякий случай!

В жизни подруги пограничника Шаблия было много трудных, наполненных высоким нервным напряжением дней и часов. И все это было ожиданием мужа: из наряда по охране границы, из стычек и боев, из похода против белокитайских банд в 1929 году. А сколько Полина Ивановна пережила за те недели, когда люди говорили, что полковник Шаблий пропал без вести под Киевом. И еще изо дня в день она ожидала вестей от приемного сына. Ждала и его самого, такого сейчас отчужденного, действительно неродного, погруженного в свои мысли, но такого дорогого ее сердцу. Она знала, что в этих мыслях у Андрея на всю жизнь осталась память о родных отце и матери.

— Умойся, сынок, с далекой дороги! — повеселевшим голосом сказала мать. — А вы, хлопцы, с пятой заставы — все молодцы! Так о вас говорил и Илья Гаврилович, и отец. Уже в сорок первом показали, как надо воевать партизанам. За это Ивану Осиповичу Опенкину и дали звание Героя Советского Союза вместе с тремя самыми лучшими партизанскими командирами на Украине. Ты знаешь, что и тебя наградили вторым боевым орденом? И друзей твоих?