Изменить стиль страницы

Поиском настоящего логосного слова стала поэзия Иванова, вобравшая как неклассические традиции Серебряного века, так и традиции М. Лермонтова (к имени и творчеству которого поэт относился с неизменным пиететом), и продолжившая их в условиях русской диаспоры. Квинтэссенцию собственных ощущений в эмигрантском быту, драматизм отвергнутого существования и никому не нужного творчества поэт выразил лаконично, в свойственной ему иронично-афористической манере:

Как обидно – чудным даром,
Божьим даром обладать,
Зная, что растратишь даром
Золотую благодать.
И не только зря растратишь,
Жемчуг свиньям раздаря,
Но еще к нему приплатишь,
Жизнь, погубленную зря.

Поэт воплотил с необыкновенной ясностью неизбывное чувство утраты родины и надежду на оправдание непоправимой жизненной беды:

Остановиться на мгновенье,
Взглянуть на Сену и дома,
Испытывая вдохновенье,
Почти сводящее с ума.
Оно никак не воплотится,
Но через годы и века,
Такой же луч зазолотится
Сквозь гаснущие облака.
Сливая счастье и страданье
В неясной прелести земной…
И это будет оправданье
Всего погубленного мной.

Его воспоминания «Петербургские зимы» (1928) вызвали споры из-за субъективного отражения русской культуры начала века. Ивановым написаны романы «Третий Рим» (1930) и «Распад атома» (1938), «Китайские тени». Литературная критика Иванова включает статьи о В. Сирине (Набокове), И. Бунине, Вл. Ходасевиче, Б. Поплавском, Г. Адамовиче, М. Алданове.

Похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев де Буа близ Парижа.

Сочинения

Иванов Г. Собрание сочинений: В 3 т. М., 1994.

Иванов Г. Стихотворения. Третий Рим. Китайские тени. М., 1989.

Литература

Богомолов Н. Талант двойного зренья // Вопросы литературы. 1989. № 2. С. 116–142.

Вейдле В. Георгий Иванов // Континент, 1977. № 11.

Одоевцева И. На берегах Сены. М., 1989.

Яновский В. Поля Елисейские. СПб., 1993.

Владислав Ходасевич

Творчество Владислава Фелициановича Ходасевича (1886, Москва – 1939, Бийянкур, близ Парижа), поэта, литературного критика, переводчика, публициста, мемуариста, не относится ни к символизму, ни к акмеизму, но по поэтике и строгости отношения к слову оно может быть соотнесено с принципами акмеизма. Наиболее значительным из напечатанных в России является сборник «Путем зерна» (1920), в котором звучит нота надежды на возрождение России после ее гибели в эпоху революции. Эти надежды были внутренним основанием для общественной работы. В 1918 г. Ходасевич был одним из организаторов московской Книжной лавки писателей, куда входили также М. Осоргин и М. Алданов. В 1920-е гг. преподавал в студии Пролеткульта, был членом Петроградского союза поэтов. Первые сборники стихотворений «Молодость» (1908), «Счастливый домик» (1914) обратили на себя внимание Н. Гумилева.

В 1922 г. вместе с Н. Берберовой через Ригу эмигрировал в Берлин, где издал сборник стихов «Тяжелая лира» (1923). Был член правления берлинского Дома искусств, соучредителем Клуба писателей (1922—23), членом берлинского Союза писателей и журналистов. С ноября 1923 г. по март 1924 г. находился в Чехословакии, затем посетил Италию, где активно общался с М. Горьким, Францию, Англию, Ирландию.

После переезда в Париж в 1925 г. издал свое «Собрание стихов» под символическим названием «Европейская ночь» (1927). До 1925 г. сохранял советское гражданство.

Поэтический стиль Ходасевича, строгий, взыскательный и подчас аскетический, тяготеет к классической линии русской поэзии «любомудров», в частности Е. Баратынского и А. Пушкина. Это было отмечено и современниками. Так, А. Белый в своем отзыве на сборник Ходасевича «Тяжелая лира» писал, что этот сборник «встречаем как яркий, прекрасный подарок, как если бы нам подавалась тетрадка неизвестных еще стихов Баратынского, Тютчева. Лира поэта, согласная с лирою классиков, живописует сознание, восстающее в духе» [310]. В. Набоков назвал Ходасевича «гордостью русской поэзии». В романе «Дар» В. Набоков создал образ поэта Кончеева, в котором современники увидели черты Вл. Ходасевича.

В сборнике «Европейская ночь» выражено эмигрантское самочувствие, переданы отчужденность, трагизм внекорневого бытия, попытки преодолеть которые через проникновение в чужие жизни ведут к еще большему надлому (стихотворения «Слепой», «Берлинское», «С берлинской улицы»). Само название сборника указывает на безысходность существования, географический эпитет «европейская» усугубляет тотальность власти мрака, тьмы, «ночи». Поэт создает стихотворения-эмблемы, зрительный образ которых графичен, абсурден и трагичен:

Колышется его просторный
Пиджак – и, подавляя стон,
Под европейской ночью черной
Заламывает руки он.

Традиционная для русской классической литературы православная религиозность преломляется через сверхзаданность миссии поэта:

Жив Бог! Умен, а не заумен,
Хожу среди своих стихов,
Как непоблажливый игумен
Среди смиренных чернецов.
Пасу послушливое стало
Я процветающим жезлом.
Ключи таинственного сада
Звонят на поясе моем.
Я – чающий и говорящий.
Заумно, может быть, поет
Лишь ангел, Богу предстоящий, —
Да Бога не узревший скот
Мычит заумно и ревет.
А я – не ангел осиянный,
Не лютый змий, не глупый бык.
Люблю из рода в род мне данный
Мой человеческий язык:
Его суровую свободу,
Его извилистый закон…
О, если б мой предсмертный стон
Облечь в отчетливую оду!

Он вводит в поэзию момент диалога с самим собой, достигающего трагической высоты в стихотворении «Перед зеркалом» (Париж, 1924) с эпиграфом на итальянском языке из Данте «Nel mezzo del cammina di nostra vita» – «На середине пути нашей жизни».

Я, я, я. Что за дикое слово?
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?
Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах, —
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?
<…>
Да. Меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Вергилия нет за плечами, —
Только есть одиночество в раме
Говорящего правду стекла.
вернуться

310

Цит по: Струве Г. Русская литература в изгнании. С. 103.