Матери, обладающей «высшей тайной, открытой ей прозрачными степными зефирами и кудлатыми облаками», посвященной в «тайну бессмертия», «бывшей пастушке», наделенной высшим даром любить, который сродни творческому вдохновению, а также «знанием», которое могла бы передать «дальше, другим: миру, будущему, еще одной душе, сыну, мужчине» (Ким 1988: 260), – матери дано через вдохновение любви стать продолжательницей жизни, она являет собой животворящее начало, творческую силу, которой наделен и символический лотос. Не случайно ее последней просьбой, обращенной к сыну как к Богу, является «Лотос Солнца», «то долгожданное, чего она так просила» (Ким 1988: 260) и благодаря чему жизнь ее приобрела завершенность, органическую законченность.
И «сопутствуют» образу матери другие отголоски лотосовой символики: в тайну бессмертия она была посвящена «под солнцем степного неба, покоясь на травяном ковре, затканном тюльпанами» (Ким 1988: 259). Наряду с солнцем «отчетливые следы лотосовой символики сохраняют лилии и тюльпаны» (в христианской традиции). Бессмертие матери в повести воплощается, с одной стороны, в продолжении жизни в сыне, с другой стороны, в воскрешении ее души. И оба эти значения диктуются мифопоэтической символикой образа Лотоса. «Осуществляется» бессмертие – по А. Киму – благодаря «превращению», «перерождению», «преображению». Сыну важно помочь матери в ее преображении, о чем свидетельствует его «приношение». Оно «было принято ожившей на минуту, словно воскресшей матерью» (Ким 1988: 265). И воскрешение души матери состоялось.
Во второй главе говорится о том, как она, спустя пятнадцать лет в облике молодой женщины является к отчиму Лохова, своему последнему мужу, чтобы вручить ему лотос. «Я теперь поющий голос, мгновенье вечного Хора, который рокочет, гремит, наполняет раскатами полый купол мира» (Ким 1988: 270), – говорит она о себе. «Золотой Лотос» свидетельствует о том, что нет на старике вины за смерть матери Лохова. Старик Пак воспринимает ее «появление» как знак приближающейся теперь уже и к нему смерти. «Голос» утешает старика, помнящего о том, что было не доделано для жены, чем обидел ее. Она же помнит другое – «залитый нежным солнцем осени огород», старика на нем. В тот миг уходящая жизнь казалась ей «слаще райского бытия», а он «прекрасней небесного ангела». «Тот осенний огородик, взращенный тобою, был так хорош, обилен током силы земной, а ты так счастлив и горд – плодосеятель! муж! – что напоминал собою какого-то неуязвимого, совершенного зверя, вроде льва или буйвола…» (Ким 1988: 270). Таким образом, для матери Лохова в старике-корейце, четыре ее предсмертных года заботившемся о ней, соединяются высшее духовное и высшее природное начала, – и в этом слиянии – полноценность человеческого существования.
Ожидание умирающей матери получить из рук сына «странный дар», а также «Золотой Лотос», подаренный старику Паку перед его смертью, – свидетельствуют не только о бессмертии, даруемом им, но и о посмертном воплощении души в образе лотоса. В частности, в китайском буддистском искусстве имеется живописная концепция западного неба, на котором находится лотосовое озеро, с каждым из цветков которого соотносится душа умершего человека. В целом же в повести образ лотоса раскрывается в основном своем мифопоэтическом значении: творящая сила, бессмертие и воскресение к вечной жизни. Этот образ, благодаря его мифопоэтической семантике, способствует воплощению художественной концепции произведения, вобравшей в себя размышления об искусстве и жизни, сиюминутном и вечном, смертном и бессмертном.
В прозе А. Кима символика образа солнца как источника жизни усложняется и получает дальнейшее осмысление в образе Лотоса. А. Киму дорога идея перевоплощения, превращения, преображения как главного дара Природы человеку и основного жизненного стимула, идея, родившаяся и художественно оформившаяся благодаря мифу. Символ «лотоса-солнца» стал знаком, свидетельствующим об усилении мифопоэтического начала в творчестве писателя и дальнейшей эволюции его натурфилософской концепции.
В творчестве А. Кима все более отчетливо выявляется система образов с определенным кодовым значением. Из них складывается авторская модель мира, в которую вписан человек. В этой модели особая роль принадлежит образу земли, что проявилось и в романе «Отец-Лес». В нем образ Матери-земли (Деметры) раскрывается как центр космоса и смысл сущего. В контексте мифопоэтической традиции земля воспринимается «как центр космоса». Она «характеризуется максимальной сакрализованностью и чистотой, поскольку центр рассматривался как священный эмбрион вселенной, своеобразный космос в космосе» (Мифы народов мира 1980: 467). Такое положение она заняла потому, что при делении космоса на небо, землю и преисподнюю земля (средняя зона) как место обитания людей при «перемещении» их вверх или вниз, в другую зону, занимает срединное положение. Кроме того, «положение земли, окруженной мировым океаном, оказывается срединным и для горизонтальной проекции космоса» (Мифы народов мира 1980: 467).
В повести «Луковое поле» воспевается рождающее, производящее начало земли. «Теплая и обильная», она сравнивается с «благодатным лоном женщины» (Ким 1988: 58). Олицетворение земли как стихии плодородия свойственно земледельческим народам. У них распространена эротическая символика земли, нашедшая отражение и в повести Кима, что воплощается в восприятии земли старой женщиной, «послушной закону земли», всю жизнь проработавшей на ней. «Ей становилось весело от надежности человеческой жизни, получившей в услужение себе такое доброе и обильное существо, и запах земли, запах свежей зелени были для нее осязаемыми признаками доброты бытия» (Ким 1988: 59). Земля-«существо» видит сны, «помнит» свое первоначало, когда ей чудится, «что опять она лежит вся сухая, в трещинах, и ей так надоело злое солнце», что хочется уйти в свою же прохладную глубину до осенних дождей.
Залогом благополучия и счастья человека является его близость земле. Старая женщина в «Луковом поле» верит, что благополучие ее жизни связано с тем, что она была послушна законам земли, «повелевающим всем быть спокойными и щедрыми» (Ким 1988: 59). В романе «Отец-Лес» пророчица Маланья, предрекающая: «Матушка земля умрет» (Ким 1989: 5, 113), говорит о Николае Тураеве: «Не было счастья ему в жизни, потому что не земляной он был человек».
В романе «Отец-лес» образ земли раскрывается как мифопоэтический. Писатель не случайно из мифологических «обозначений» земли избирает «Деметра», буквально означающее «земля-мать». Греческая богиня плодородия и земледелия понадобилась автору для того, чтобы подчеркнуть родящее, производящее начало земли. «Для крестьянина “моя земля” – это что “моя жена”, в этом нравственная крепость его, он ее и балует, и целует, а может и в небрежении держать впроголодь – но никогда он не изменит ей в душе, не предаст глумлению, не покинет ради другой, пусть даже заморской красавицы» (Ким 1989: 5, 74). В образе Деметры автору важно соединение двух ее ипостасей: земли-матери и женщины-матери, поэтому в романе говорится о дочерях Деметры, призванных продолжать детородное дело. «Мне казалось, что Деметра, женщина, Ева – ребро, вынутое из моего сонного тела, есть самое удачное, совершенное и стойкое произведение Отца» (Ким 1988: 5, 84). Образ земли-Деметры в ее женской сути необходим автору для того, чтобы раскрыть простую мысль: «Нельзя, нельзя было жить и работать на земле без любви, без той любви, с которою он прожил всю свою бедняцкую жизнь… Но чтобы любить, надо чтобы земля была твоей безраздельно, как жена, Богом данная, а иначе ничего не получится» (Ким 1989: 5, 87). С утратой любви к земле-Деметре, с выхолащиванием ее и насилием над нею, Деметра, объятая тем же всеобщим неистовством самоистребления, что противоестественно самой ее сущности, вынуждена отречься от себя, т. е. от своего назначения – рожать, быть богиней плодородия и земледелия.