– Ты чего в школе не был? – услышал он окрик в спину, обернулся, вздохнул и поплелся в сторону одноклассницы Светки.Она смотрела на него выжидающе, готовая или посочувствовать какому-то незапланированному несчастью, или похихикать над внезапной хитростью. Она ничего больше не говорила, ждала. Светка умела ждать, полненькая, рыжая, куда там Олежкиным конопушкам, то ли старательная троечница, то ли ленивая хорошистка, она редко придумывала что-нибудь сама. Жила себе в удовольствие, озиралась по сторонам и ждала, когда ближайшая минута, час, день, вся ее жизнь предложат ей какой-нибудь выбор, вынудят ее шагнуть вправо или влево и только тогда шагала. Чаще всего не осознанно, а как шагнется. Так все и будет, – отрешенно подумал Олежек, – выйдет замуж за мужика на пятнадцать лет старше. Не его приспособит под семейный уют, а сама пропитается его холостяцкими привычками. Ни на кого толком не выучится, родит мальчика и девочку, разругается, рассобачится с мужем, поменяет с десяток приятелей, сопьется, будет работать сначала официанткой, потом уборщицей, потом дворничихой, покуда в шестьдесят два года не умрет в собственной постели от разорвавшегося сердца – со счастливой улыбкой, потому как если бы не сердце, подыхала бы долго и мучительно от начавшегося уже рака печени.

– Ты чего в школе не был? – повторила вопрос Светка и расплылась в хитрой улыбке.

– Ты дура, Светка, – неожиданно сказал Олежек.

Слова вырвались изо рта против его воли, он ужаснулся тут же, едва произнес их и внезапно почувствовал, что обретенный им талант покрывает его если не коростой, то скорлупой, и ему больно не только смотреть вокруг и видеть, но даже просто шевелить руками и ногами.

Светка поскучнела. В другой раз она бы непременно брякнула что-нибудь вроде – сам ты дурак, или, а ты вообще урод, но видно было что-то в лице Олежека, отчего улыбка просто медленно сползла с ее конопатого лица, и ее губы скучно вымолвили:

– А ты разве умный?

Она помолчала, затем пожалела, наверное, показавшегося ей жалким и несчастным Олежека и добавила.

– Я знаю.

И еще.

– Все дураки.

И еще.

– Где кулаки-то рассадил? Подрался он. Я видела, как Васька тебе по роже съездил.Сказала, сдвинула Олежека с тропинки на прошлогоднюю траву, и пошла домой, в двухкомнатную квартиру, на пятый этаж, в первый подъезд. Олежек иногда приходил к Светке рисовать школьную стенгазету или настраивать гитару к ее старшему брату Женьке. Женька, недавно пришедший из армии, смотрел на Олежека с презрением, словно сам факт дружбы с его сестрой был признаком ничтожества для любого парня, однако гитару настраивал отлично. Олежек сидел на шатком стуле, слушал, как его фанерный инструмент обретает строй и звук, и страдальчески моргал слезящимися глазами, потому что от ног разувшегося Женьки несло отвратительной вонью, но замечал этот запах словно только один Олежек.

– Ну? – Колян уже вычеканивал возле подъезда мяч. – Пойдем, постучим?

Олежек почесал нос и подумал, что идти ему некуда. Куда бы он ни пошел, все равно придется возвращаться в двенадцатиметровую комнатушку к родной несчастной мамке, к Розочке и ее сыну Сереге, к одноглазому Димке и Ваське с пустыми глазами, и что прогуляй он хоть половину учебного года, ничего в его жизни не изменится.

– Ну? – нетерпеливо повторил Колян и ловко поймал мяч плечом и щекой. – Идешь или нет?

– Нет, – отчего-то закашлялся Олежек и неопределенно махнул головой в сторону. – Я… я к мамке.– Ну, ты смотри, если что, – недовольно протянул Колян и крикнул Олежеку уже в спину, – я все одно ребят соберу, хоть по воротам постучим.

Он шел зажмурившись. Через полуприкрытые глаза мелькали только тени людей, но даже теней было достаточно, чтобы почувствовать десятки будущих смертей, разглядеть червоточинки и прорехи в телах, которые если уже не стали болезнями, то рано или поздно станут ими. «Они все умрут, – шептал Олежек и, ловя плечами нервную дрожь, повторял это уже как заклинание, – они все умрут! И я умру, только не знаю, когда!»

Не знаю, когда.

Внезапно он остановился.

Он шел к мамке.

Что он увидит, когда поднимется на второй столовский этаж и вызовет из мясного цеха мамку? То же самое?

Олежек открыл глаза. По тротуару брела женщина с детской коляской. Она что-то напевала вполголоса и улыбалась. Ребенок был у нее первым, но она родит еще двух, воспитает почти десяток внуков и успеет понянчиться с правнуками, пока…

– Алле!Сзади стояла запыхавшаяся Светка. Она смотрела на Олежека хмуро и острый кулачек, которым только что заехала ему между лопаток, не опускала, держала его перед грудью, словно одноклассник должен был немедленно дать ей сдачи.

– Неправильно кулак держишь, – принялся объяснять девчонке Димкину науку Олежек. – Зачем указательный выставила? Вместе держи пальцы. Ровно. Не прячь большой палец в кулак, держи его снаружи. Да не выставляй! Будешь так бить – сама покалечишься. Вот. Ударять нужно костяшками указательного и среднего пальцев. Вот этим местом. Кулак сильно не стискивай, расслабься. Отведи локоть назад, держи кулак пальцами вверх. Бьешь ровно вперед, поворачиваешь кулак пальцами вниз, вкручиваешь его и напрягаешь уже при контакте. Поняла? Ну-ка… Уй… Неплохо… для первого раза…

Он напряг пресс или что там у него было вместо пресса, но Светка попала в солнечное сплетение и Олежек тут же присел на бордюр. Светка скукожилась рядом, подула на ушибленные пальцы, покосилась на перекошенное лицо приятеля, буркнула в сторону:

– Сам дурак.

Помолчала и добавила:

– Я все Ваське рассказала. Он на детской сидит с Коляном, мяч хотят погонять, только команды нет. Васька, оказывается, не помнил ничего. Теперь злой на тебя. Сказал, что кулак о твою рожу разбить давно уже собирался, а удовольствия никакого не получил. И еще Колян ему сказал, что ты хвастаешь, что подрался с кем-то в заречном микрорайоне.

– Мне все равно, – выдохнул, наконец, Олежек.

– Что на тебя нашло? – спросила Светка.

– Не знаю, – пожал плечами Олежек, посмотрел на ровненькие Светкины коленки, расправил плечи. – Чтобы ты сделала, если бы видела каждого человека насквозь? Ну, к примеру, его прошлое и будущее, чем заболеет, во что вляпается, когда умрет?

– Ничего, – выпятила губу Светка и почесала конопатый нос крашеным ногтем. – Ну, пошла бы в милицию, преступников ловить, или врачом – чтобы лечить. Это ж самое главное – видеть человека насквозь. Мамка, когда с дежурства приходит, всегда говорит, что лечить легко, знать бы, что лечить, да вовремя начать. А то у человека спина болит, а у него на самом деле, может быть, сердце разваливается. Только это все потом, а пока лучше никому ничего не говорить. А то в дурку отправят. Хотя можно шпионов ловить.

– Ага, – кисло согласился Олежек.

– Только так не бывает, – снова стиснула кулачок Светка и выкинула его перед собой.

– Ага, – опять согласился Олежек и увидел соседского Серегу, который тащил под мышкой старый радиоприемник. Сопьется, сойдет с ума, сдохнет в пятьдесят лет в той самой дурке с отнявшимися ногами.

– Чего ты сказал? – не поняла Светка.

– Привет, малявки, – бодро гаркнул Серега и потопал в сторону дома.

– Привет, – пробормотал Олежек и посмотрел Светке в лицо. – У тебя и ресницы рыжие.

– Я вся рыжая! – надула Светка щеки, тут же поняла, что сболтнула лишнее, и залилась краской.

– Нельзя говорить, – пробормотал Олежек. – Я думаю – нельзя говорить, что всё знаешь про людей. Вот кино ещё было про бессмертных, которые живут очень долго, вовсе не умирают.

– Сказки, – сморщила носик Светка.

– Может быть, – кивнул Олежек. – Но если не сказки, если они есть, то о них никто не должен знать. Вот представь себе, что тебе уже сорок или пятьдесят, а на вид всё ещё лет тридцать…

– Восемнадцать! – мотнула головой Светка.

– Ну, пусть восемнадцать, – продолжил Олежек. – Думаешь, что так вот и будешь себе топать до старости в восемнадцать лет? И пенсию так пойдёшь получать? Нет, Светка, если человек владеет каким-то… таким талантом, он должен таиться. Прятаться.