– Я не из-за этого, – ответил он и посмотрел на меня долгим взглядом. – Билли, – сказал он (он почти никогда не называл меня так; мне нравилось, когда он это делал; когда меня так звал кто-то ещё, я ненавидел это имя, но когда это делал мой отец, я не знаю, я просто таял), – Билли, ты доверяешь мне?

– О чём ты? Конечно же да.

– Билли, у тебя воспаление лёгких; ты воспринимаешь эту книгу слишком серьёзно, я знаю, потому что однажды мы уже поссорились из-за неё.

– Я больше не ссорюсь…

– Послушай меня – я никогда не лгал тебе, правда? Хорошо. Верь мне. Я не хочу читать тебе остаток этой главы, и я хочу, чтобы ты сказал, что не возражаешь.

– Почему? Что там происходит?

– Если я скажу тебе, это будет то же самое, как если бы я прочитал. Просто скажи «ладно».

– Не могу, пока не узнаю, что там происходит.

– Но…

– Скажи мне, что там происходит, и я скажу тебе, если не буду возражать, и обещаю, что если я не захочу это услышать, то ты сможешь перейти к Иниго.

– Но ты не сделаешь мне это одолжение?

– Я тихонько выберусь из кровати, пока ты будешь спать; где бы ты ни спрятал книгу, я найду её и прочитаю остаток главы сам, поэтому можешь просто сказать мне.

– Билли, пожалуйста?

– Не уйдёшь; просто признай это.

Мой отец издал этот свой ужасный вздох.

И я понял, что победил его.

– Уэстли умирает, – сказал мой отец.

Я переспросил:

– Что ты имеешь в виду под «Уэстли умирает»? Ты хочешь сказать, что он умирает?

Мой отец кивнул.

– Принц Хампердинк убивает его.

– Он только притворяется, верно?

Мой отец покачал головой и закрыл книгу.

– О, чёрт, – сказал я и заплакал.

– Мне жаль, – ответил мой отец. – Я оставлю тебя одного, – и он ушёл.

– Кто же прикончит Хампердинка? – крикнул я ему вслед.

Он остановился в коридоре.

– Я не понимаю.

– Кто убьёт принца Хампердинка? Кто-то же должен убить его в конце. Это будет Феззик? Кто?

– Никто его не убьёт. Он будет жить.

– Ты хочешь сказать, что он победит, папочка? Господи, зачем ты мне читал эту книгу? – и я уткнулся головой в подушку и плакал так, как не плакал никогда раньше и никогда позже, даже по сей день. Я почти чувствовал, как моё сердце опустошается в подушку. Мне кажется, что самое потрясающее в слезах – это то, что, когда ты плачешь, тебе кажется, что ты будешь плакать вечно, но на самом деле ты плачешь и вполовину не так долго, как думаешь. Не в рамках настоящего времени. В рамках настоящих чувств это хуже, чем ты думаешь, но не для часов. Когда мой отец вернулся, вряд ли прошёл и час.

– Итак, – сказал он, – мы будем продолжать сегодня или нет?

– Стреляй, – ответил я. Мои глаза были сухи, мой голос не дрожал, ничего. – Спусти курок, как будешь готов.

– С Иниго?

– Давай послушаем про убийство, – сказал я. Я знал, что больше не заплачу. Моё сердце, словно сердце Лютик, теперь стало таинственным садом, и стены были очень высоки.

Хампердинк с криком бросился на неё, схватил её за волосы цвета осени, рывком сбил ног и протащил по длинному изгибающемуся коридору до её комнаты, распахнул дверь и швырнул её внутрь, и побежал к подземному входу в Зоопарк Смерти, и бросился вниз, делая один гигантский шаг за другим, и, когда он распахнул дверь клетки на пятом уровне, даже граф Руген был ошеломлён чистотой той чувства, что отражалось в глазах принца. Принц приблизился к Уэстли.

– Она любит тебя, – воскликнул принц. – Она всё ещё любит тебя, а ты любишь её, поэтому подумай вот о чём – подумай и ещё вот о чём: во всём мире вы могли бы быть счастливы, по-настоящему счастливы. Такой шанс парам не выпадает даже раз в столетие, что бы там ни говорили сказки, но у вас бы он был, и поэтому, думаю, никто никогда не испытает потерю настолько огромную, как вы, – и с этими словами он схватил круговую шкалу и толкнул рукоятку до самого верха, и граф крикнул: «Не на двадцать!», – не было уже слишком поздно; смертельный крик начался.

Он был куда хуже, чем вопль дикой собаки. Во-первых, для дикой собаки мощность была всего шесть, а теперь более чем в три раза выше. И поэтому, естественно, он был более чем в три раза дольше. И более чем в три раза громче. Но хуже он был не из-за этого.

Разница была в том, что в этот раз крик вырывался из человеческого горла.

Лютик услышала этот вопль в своей комнате, и он напугал её, но она и представить не могла, что это был за крик.

Йеллин услышал этот вопль у главной замковой двери, и тоже был напуган, хотя также не мог вообразить, что это было такое.

Вся сотня грубосиловиков и солдат, расположенная у главной двери, тоже слышала его, и они все, до последнего человека, были им обеспокоены, и довольно долго обсуждали его, но ни у одного из них не родилось здравой идеи о том, что бы это могло быть.

Большая площадь была наводнена простолюдинами, взволнованными в предвкушении предстоящей свадьбы и годовщины, и они тоже слышали этот крик, и никто из них даже не притворился ненапуганным, но, опять же, ни один из них не знал, что бы это могло быть.

Смертельный вопль, разрезавший ночь, стал ещё пронзительнее.

Все улицы, ведущие на площадь, тоже были напруднены горожанами, пытающимися пробиться на площадь, и они слышали его, и признали, что этот крик привёл их в оцепенение, и тут же перестали пытаться угадать, что бы это могло быть такое.

Иниго понял немедленно.

Он остановился, вспоминая, посреди узенькой улочки, по которой пробирался вместе с Феззиком. Улочка вела к улицам, ведущим к площади, и на ней тоже было не протолкнуться.

– Мне не нравится этот звук, – сказал Феззик, на мгновение почувствовав холод.

Иниго схватил гиганта, и его слова полились сплошным потоком:

– Феззик – Феззик – это звук Бесконечного Страдания – я знаю этот звук – это был звук моего сердца, когда граф Руген зарезал моего отца, и я увидел, как он падает на землю – а теперь его издаёт человек в чёрном…

– Ты думаешь, что это он?

– Кто ещё может Бесконечно Страдать сегодня, в праздничную ночь? – И с этими словами он двинулся на звук.