Это поведение Дон Жуана отвратительно искреннему Сганарелю, и он призывает Небо, чтобы то поскорее покарало лицемерного ханжу Дон Жуана, что Небо и не замедлило сделать, сначала послав к Дон Жуану призрак в образе женщины под вуалью, которая, подобно итальянским персонажам комедии масок, превращается в смерть с косой, а затем исчезает и сменяется статуей Командора, приглашающего Дон Жуана на ужин. Сжимая руку Дон Жуана, статуя убивает грешника.

Казалось бы, этот финал и свидетельствует о возмездии. Но у Мольера на самом деле другой финал: это реплика Сганареля, оставшегося без жалования после внезапной смерти хозяина. Оказывается, для Мольера этот настоящий финал с трехкратным восклицанием Сганареля о потерянном жалованье оказывается значительнее (реалистичнее, жизненно правдивее, смешнее, наконец), чем пресловутое наказание Богом Дон Жуана.

ЯВЛЕНИЕ VII

Сганарель. Ах, мое жалованье, мое жалованье! Смерть Дон Жуана всем на руку. Разгневанное небо, попранные законы, соблазненные девушки, опозоренные семьи, оскорбленные родители, погубленные женщины, мужья, доведенные до крайности, – все, все довольны. Не повезло только мне. Мое жалованье, мое жалованье, мое жалованье! (С. 248)

Итак, мы убедились, что Мольер в своей комедии вовсе не стремился изобразить соблазнителя женщин. Дон Жуан нужен был ему для чего-то другого. Для чего же?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует проанализировать монологи Дон Жуана. Эти монологи блестящи не только по стилю, но и по мысли, по ораторскому мастерству. (Мы убедились в этом хотя бы на примере монолога о лицемерии.) Монологи Дон Жуана пронизаны авторским пафосом до такой степени, что у читателя возникает соблазн отождествить мысли Дон Жуана с мыслями автора – самого Мольера. И часто это отождествление вполне справедливо, потому что сам Мольер, как и его герой Дон Жуан, был атеистом, вольнодумцем и рационалистом.

Все это есть в монологах Дон Жуана. Но, кроме них, имеются еще и монологи Сганареля, которого, кстати, сам Мольер играл на сцене и, значит, писал его, так сказать, под себя. И в монологах Сганареля тоже присутствует здравое ядро, подчас выражено мнение, близкое взглядам самого Мольера. Таким образом, Мольер делит свои симпатии между Сганарелем и Дон Жуаном, никому не отдавая предпочтения и вместе с тем скрывая свои собственные атеистические и антимонархические убеждения под отрицательными масками своих персонажей.

Следовательно, анализа требуют как монологи Дон Жуана, так и монологи Сганареля. Сложность анализа в том, что Мольер вносит в их речи пародийный оттенок. И ирония затемняет истинные авторские убеждения, которые, несмотря на этот драматургический камуфляж, все равно угадываются внимательным читателем.

В 3-м действии, 1-м явлении, например, Сганарель делится с Дон Жуаном своими религиозными соображениями. В высказываниях Сганареля самым причудливым образом совместились религиозные предрассудки, народные суеверия и наивное богословие. Здесь и вера в дьявола, и в ад, и в призрак «черного монаха».

Все рассуждения Сганареля сопровождаются насмешками и скепсисом Дон Жуана. И он противопоставляет Сганарелю здравый смысл («дважды два – четыре») и хохочет над фигурами дьявола, черного монаха и пр. как над очевидными глупостями. Ясно, что для Мольера этот самый здравый смысл во много раз ценнее бредового богословия и суеверия Сганареля, тем более что сцена кончается тем, что Сганарель, пытавшийся доказать богоподобие человека, в конце концов разбивает себе нос.

Принципиальной для Мольера является сцена, когда Дон Жуан и Сганарель во 2-м явлении того же действия встречают в лесу нищего, который просит милостыню у Дон Жуана, ссылаясь на бедственное положение, с одной стороны, и на праведность жизни, с другой. Дон Жуан остроумно издевается над нищим, по его мнению не должным бедствовать, потому что Бог, которому тот вверил себя, в награду за его праведность должен обеспечить ему безбедное существование. Вот почему он сулит ему золотой луидор, чтобы тот побогохульствовал. Таким образом, Мольер в следующей сцене наглядно разрушил все богословские выкладки Сганареля вольнодумными репликами Дон Жуана:

Дон Жуан. Что ты делаешь в этом лесу?

Нищий. Всякий день молюсь о здравии добрых людей, которые мне что-нибудь дают.

Дон Жуан. Так не может быть, чтобы ты в чем-нибудь терпел нужду.

Нищий. Увы, сударь, я очень бедствую.

Дон Жуан. Ну, вот еще! Человек, который весь день молится, ни в чем не может иметь недостатка.

Нищий. Уверяю вас, сударь: у меня часто и куска хлеба нет.

Дон Жуан. Вот странное дело! Плохо же ты вознагражден за свое усердие. Ну, так я тебе дам сейчас луидор, но за это ты должен побогохульствовать.

Нищий. Да что вы, сударь, неужто вы хотите, чтобы я совершил такой

грех?

Дон Жуан. Твое дело, хочешь – получай золотой, не хочешь – не получай. Вот смотри, это тебе, если ты будешь богохульствовать. Ну, богохульствуй!

Нищий. Сударь…

Дон Жуан. Иначе ты его не получишь.

Сганарель. Да ну, побогохульствуй немножко! Беды тут нет.

Дон Жуан. На, бери золотой, говорят тебе, бери, только богохульствуй.

Нищий. Нет, сударь, уж лучше я умру с голоду.

Дон Жуан. На, возьми, я даю тебе его из человеколюбия (С. 223–224).

В первом своем большом монологе во 2-м действии Дон Жуан мотивирует свои бесконечные увлечения женщинами. Это философский монолог, и он явно дан Мольером в противовес религиозной бессмыслице Сганареля. Дон Жуан высказывает в нем, пускай довольно цинично, то, о чем думают множество мужчин, в том числе и религиозных, но боятся это в открытую озвучить. Устами Дон Жуана говорит как бы сама мужская природа.

Дон Жуан. Как! Ты хочешь, чтобы мы связывали себя с первым же предметом нашей страсти, чтобы ради него мы отреклись от света и больше ни на кого и не смотрели? Превосходная затея – поставить себе в какую-то мнимую заслугу верность, навсегда похоронить себя ради одного увлечения и с самой юности умереть для всех других красавиц, которые могут поразить наш взор! Нет, постоянство годится только для чудаков. Любая красавица вольна очаровывать нас, и преимущество первой встречи не должно отнимать у остальных те законные права, которые они имеют на наши сердца. (…) В самом деле: зарождающееся влечение таит в себе неизъяснимое очарование, и вся прелесть любви – в переменах. Это так приятно – всевозможными знаками внимания покорять сердце молодой красавицы, видеть, как с каждым днем ты все ближе к цели, побеждать порывами своего чувства, вздохами и слезами невинную стыдливость души, которая не хочет слагать оружие, шаг за шагом преодолевать мелкие преграды, которые она ставит нам, побеждать щепетильность, в которой она видит свою заслугу, и незаметно вести ее туда, куда ты стремишься ее привести! Но когда ты своего достиг, когда уже нечего ни сказать, ни пожелать, то вся прелесть страсти исчерпана, и ты засыпаешь в мирном спокойствии этой любви, если только что-нибудь новое не разбудит вновь наши желания и не соблазнит твое сердце чарующей возможностью новой победы. Словом, нет ничего более сладостного, чем одержать верх над красавицей, которая сопротивляется, и у меня на этот счет честолюбие завоевателя, который всегда летит от победы к победе и не в силах положить предел своим вожделениям. Ничто не могло бы остановить неистовство моих желаний. Сердце мое, я чувствую, способно любить всю землю, и я, подобно Александру Македонскому, желал бы, чтобы существовали еще и другие миры, где бы мне можно было продолжить мои любовные победы (С. 200–201).

Любопытно, что сущность бесконечной череды любовных увлечений Дон Жуана не в жажде плотских наслаждения, а в тщеславии – чувстве скорее рациональном, так сказать классицистическом, чем в эмоциональном. Опять-таки Мольер все остро наточенные полемические стрелы направляет против веры, религиозных убеждений своих современников, и монолог Дон Жуана выглядит гораздо убедительнее наивных рассуждений Сганареля о религии.