«Данзас не знает, по какой дороге ехали Дантес с д\'Аршиаком; но к Комендантской даче они с ними подъехали в одно время. Данзас вышел из саней и, сговорясь с д\'Аршиаком, отправился с ним отыскивать удобное для дуэли место. Они нашли такое саженях в полутораста от Комендантской дачи, более крупный и густой кустарник окружал здесь площадку и мог скрывать от глаз оставленных на дороге извозчиков то, что на ней происходило. Избрав это место, они утоптали ногами снег на том пространстве, которое нужно было для поединка, и потом позвали противников».

Итак, на глазок Данзаса, это расстояние равно около 150 саженей или порядка 300 метров [227] . Несмотря на сгущавшиеся сумерки, на фоне снежного покрова взмах шляпой был прекрасно виден и снайпер начал отсчитывать шаги: «раз», «два», «три», «четыре» – огонь!Здесь срабатывает другой фактор неопределенности второго пункта Условий: «Противники… идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут пустить в дело свое оружие». Выходит, что переступать барьер нельзя, а с любого расстояния от начала движения до барьера можно?! Это действительно так, поскольку Данзас «выстрелил» не доходя одного шага до барьера, и ему не было высказано никаких претензий, что он не дошел до барьера:

...

«Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил, и Пушкин, падая [228] , сказал:

– Je crois que j\'ai la cuisse fracassée [229] .

Секунданты бросились к нему, и, когда Дантес намеревался сделать то же, Пушкин удержал его словами:

– Attendez! je me sens assez de force pour tirer mon coup [230] .

Дантес остановился у барьера и ждал, прикрыв грудь правою рукою.

При падении Пушкина пистолет его попал в снег, и потому Данзас подал ему другой.

Приподнявшись несколько и опершись на левую руку, Пушкин выстрелил.

Дантес упал.

На вопрос Пушкина у Дантеса, куда он ранен, Дантес отвечал:

– Je crois que j\'ai la balle dans la poitrine [231] .

– Браво! – вскрикнул Пушкин и бросил пистолет в сторону.

Но Дантес ошибся: он стоял боком, и пуля, только контузив ему грудь, попала в руку.

Пушкин был ранен в правую сторону живота; пуля, раздробив кость верхней части ноги у соединения с тазом, глубоко вошла в живот и там остановилась».

У Пушкина это была 29-я дуэль. На всех предыдущих он всегда первым подходил к барьеру и ждал выстрела противника, после которого либо стрелял вверх, либо не стреляя, давал понять, что инцидент исчерпан и противник его прощен. Пушкин никогда не стрелял в человекам Он и на этот раз поступил аналогично «…первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет». Он выполнял все положенные на дуэли приемы: «…начал наводить пистолет». А иначе нельзя, не может же он, опустив пистолет, ждать смертельный выстрел противника, все должно быть по-настоящему. Но Дантес все-таки выстрелил «не дойдя до барьера одного шага», а почему не двух, трех шагов? Почему бы не сходя со своего места? Условия этому не препятствовали, а ему, прекрасному стрелку, что десять, что пятнадцать шагов – все едино! Не сходя с места даже лучше, не собьется дыхание, не дрогнет рука. А поразить Пушкина точно в сердце для такого стрелка – нет проблем. Вспомним, как он за считанные секунды из 12 выстрелов причем из разных ружей, которые едва успевал подавать ему ассистент, поразил 12 голубей из стремительно разлетающейся стаи. Но Дантес делает все-таки 4 шага, стреляет и… промахивается! Да, для великолепного стрелка, каким был Дантес, – попадание в живот Пушкину – это промах, да еще какой! Ранить противника на поединке в живот – это для опытного стрелка – нонсенс. Это самое страшное ранение, раненый непременно умрет, но в страшных муках, не теряя при этом сознания. Даже самые ярые противники избегали на поединках ранения в живот, чем же Пушкин заслужил такой предательский выстрел от человека, который две недели тому назад настойчиво пытался побрататься с поэтом.

Есть два момента, на которые, пожалуй, никто не обратил внимания, случившиеся после «выстрела» Дантеса. Во-первых, Дантес совершенно искренне был поражен результатом «своего выстрела», сделав попытку «броситься к нему», то есть своему противнику, как это можно расценить? И, во-вторых, когда Пушкин изъявил желание «сделать свой выстрел», он не вернулся на то место, откуда «сделал свой выстрел», вопреки 3-му пункту Условий: «…после первого выстрела противникам не дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым, подвергся огню своего противника на том же расстоянии». А что делает Ж. Дантес? Он «дозволил» себе поменять место своего выстрела, но… в какую сторону? «Дантес остановился у барьера и ждал прикрыв грудь правою рукою». Всего-то на один шаг ближе к своей смерти, но сколько благородства в этом шаге? Этот жест, как бы не замеченный на протяжении 175 лет, красноречиво говорит, что Дантес шел к барьеру и не думал демонстрировать свое преимущество отличного стрелка, но… кто-то выстрелил вместо него.

Но кто из этой четверки мог знать, что поединок это чистейшая профанация и у Черной речки вблизи Комендантской дачи было организовано предательское убийство русского гения? По крайней мере, два человека это знали точно. Пушкин предвидел этот вариант, после того, что и как он высказал Николаю I в порядке своего видения ситуации. Он знал, что «дуэль» закончится смертельным исходом независимо от того, как поведет себя Дантес на огневом рубеже.

Но кто мог быть в сговоре с организаторами убийства, кто дал сигнал снайперу, находящемуся в здании Комендантской дачи, сигнал «К барьеру!» – взмахом шляпы? Данзас?!

Исключено, этот честнейший человек, беспредельно преданный своему великому однокашнику по Лицею, пойти на подлое предательство не мог по определению. Значит кто?

Этим человеком мог быть только секундант Ж. Дантеса виконт д\'Аршиак. Это он при составлении Условий дуэли так мастерски сочинил 2-й пункт, который освобождал Дантеса от необходимости стрелять в Пушкина, предоставив эту возможность снайперу. Данзас, будучи неискушенным в дуэльных делах, не заметил этих нюансов 2-го пункта Условий. Это д\'Аршиак попросил Данзаса дать сигнал взмахом своей шляпы, который ни сном, ни духом не мог знать, что дал отмашку снайперу – «Готовьсь!»

Ну а как же тогда расценивать восхищение В.А. Соллогуба по поводу благородства виконта д\'Аршиака? «Этот д\'Аршиак был необыкновенно симпатичной личностью и сам скоро умер насильственной смертью на охоте». Вот потому и «умер насильственной смертью», что рано или поздно мог в порядке покаяния заговорить о событии, случившемся на Черной речке, и о своем вынужденном предательстве. Узнав о готовящейся расправе над русским поэтом, которого он уважал, он мог сделать лишь одно – спасти от греха своего кузена, который безусловно о заговоре ничего не знал. Но Дантес не думал убивать Пушкина и даже ранить его так садистски. Выдвигаются версии, что он метил в ноги, но «ошибся» и попал в живот. Подумайте, мог ли этот отличный стрелок так «ошибиться». Если бы он хотел ранить Пушкина в ноги, то отбил бы ему мизинец на правой ноге, а тут в живот. Недаром М. Цветаева всю жизнь, как в бреду, вспоминала пушкинский живот: «…в слове «живот» для меня что-то священное, – даже простое «болит живот» для меня заливает волной содрогающегося сочувствия, исключающего всякий юмор. Нас этим выстрелом всех в живот ранили».

Зачем смертельно раненный Пушкин все-таки выстрелил в Ж. Дантеса? Именно за этот выстрел так жестоко заклеймил его великий русский философ B.C. Соловьев, считая что не «невольником чести, как назвал его Лермонтов», был поэт, «…а только невольником той страсти гнева и мщения, которой он весь отдался». Не зная истинной причины, послужившей поводом для этой дуэли, Соловьев упрекает поэта в бесчестном поступке – желании «покончить с ненавистным врагом».